Чейз (Погоня)

— Я слышал, — сказал он.

— Это первый случай, что он не звонит так долго.

Уоллес кивнул:

— Знаете, вполне возможно, он вообще больше не позвонит.

— Вы это в том смысле, что он уже вынес мне приговор?

Уоллес промолчал и вернулся в комнату к Таппингеру. Когда Чейз вошел вслед за детективом, то увидел, что полицейский отсоединяет провода и складывает свои устройства в чемодан.

— Боюсь, вы правы, мистер Чейз, — заговорил Уоллес, — убийца вынес приговор и не собирается больше общаться с вами. Мы не можем держать здесь человека.

— Вы уходите? — не поверил Чейз. Уоллес даже не посмотрел на него.

— Да, — подтвердил он.

— Но в ближайшее время, возможно...

— Ничего не произойдет, — сказал Уоллес. — Мы только попросим вас, мистер Чейз, передать вам все, что скажет Судья, если он все-таки позвонит, хотя это маловероятно. — Он улыбнулся Чейзу.

Эта улыбка объяснила Чейзу все.

— Когда Таппингер посылал меня за продуктами, он позвонил вам, да? — Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— И рассказал о звонке секретарши доктора Ковела — от слова “сеанс” его, вероятно, осенило. Вы, похоже, поговорили с добрым доктором.

Таппингер кончил упаковывать оборудование и встал. Он поднял свой чемодан и быстро оглядел комнату — не забыл ли чего.

— Судья существует, — настойчиво сказал Уоллесу Чейз.

— Я не сомневаюсь, — ответил Уоллес. — Поэтому и прошу сообщить о его возможных звонках. — Он говорил таким притворно серьезным тоном, каким взрослые говорят с подростком, делая вид, будто они на равных.

— Он существует, дурак вы набитый! Уоллес покраснел от самой шеи. Когда он заговорил, в голосе его чувствовалось напряжение и фальшь:

— Мистер Чейз, вы спасли девушку и заслуживаете за это всяческих похвал. Но факт остается фактом: за последние сутки никто вам не позвонил. Еще один факт: если бы этот человек, Судья, существовал на самом деле, вы непременно сообщили бы нам об этом после первого же звонка. Это естественная реакция — особенно для молодого человека с таким обостренным чувством долга, как у вас. И если взглянуть на эти факты в свете вашей истории болезни и объяснений доктора Ковела, то становится ясно, что дежурство у вас одного из наших лучших сотрудников в данный момент совершенно неуместно. У Таппингера хватает других обязанностей.

Чейз понимал, сколь безоговорочно стечение обстоятельств подтверждает правоту доктора Ковела. Кроме того, он видел, что и его собственное поведение с Таппингером — нескрываемое пристрастие к виски, неумение поддерживать разговор, чрезмерное желание избежать рекламы, которое со стороны могло показаться протестом человека, жаждущего как раз обратного, — обернулось против него. Сжав кулаки, он тихо сказал:

— Убирайтесь.

— Спокойно, сынок, — произнес Уоллес.

— Убирайтесь немедленно! Уоллес оглядел комнату и остановил взгляд на бутылке виски:

— Таппингер сказал, что у вас дома нет никакой еды, зато в буфете стоят пять бутылок виски. — Он не смотрел на Чейза, похоже, смущенный и оттого, что Таппингер явно шнырял по комнате, и от собственного неумения сочувствовать другому человеку. — Вы выглядите фунтов на тридцать худее нормы, сынок.

— Убирайтесь, — упрямо повторил Чейз. Ему не хотелось кричать, привлекая внимание миссис Филдинг, но он не представлял, как еще заставить Уоллеса слушать его.

Уоллес тем временем переминался у дверей в поисках способа более достойно обставить свой уход; казалось, он вот-вот начнет жаловаться Чейзу, что, мол, в полицейском управлении позарез не хватает толковых людей. Однако он избежал этого штампа и сказал:

— Что бы ни случилось с вами там, во Вьетнаме, вы не должны заглушать память об этом с помощью виски. Не пейте столько. — И прежде чем Чейз, разъяренный этим доморощенным психоанализом, снова велел ему убираться, Уоллес вышел; Таппингер последовал за ним.

Чейз захлопнул за ними дверь, подошел к буфету и налил себе виски. Он снова был один. Но он к этому привык.

Глава 5

Во вторник, в семь тридцать вечера, счастливо избежав встречи с миссис Филдинг, Чейз вышел из дому, сел в “мустанг” и поехал по направлению к Канакауэй-Ридж-роуд, вроде бы куда глаза глядят, но в глубине души точно знал, куда он направляется. По Эшсайду и примыкающим к нему районам он ехал на дозволенной скорости, но на горной дороге выжал акселератор до предела, закладывая на поворотах крутые виражи; белые столбики ограждения мелькали мимо так быстро и так близко к машине с правой стороны, что сливались в сплошную белую стену, а провода, натянутые между ними, казались черными линиями, нанесенными на призрачных досках.

На вершине горного шоссе он припарковался на том самом месте, где стоял в понедельник вечером, выключил двигатель и откинулся на спинку сиденья, прислушиваясь к слабому шуму ветра. Он сразу понял: напрасно остановился, не нужно было этого делать. Быстрая езда прогоняла мучительные раздумья о том, как быть дальше, дарила забвение. Теперь же он чувствовал растерянность и отчаяние.