Чейз (Погоня)

— Ты и должна слушать, — ответил он, — потому что все это касается и тебя.

Гленда долго ждала, когда Чейз продолжит, но он молчал, и тогда она сказала:

— Пойду принесу нам что-нибудь выпить.

— Нет, — возразил он, удерживая ее. — Если я начну пить, чтобы оттянуть все это, то потеряю самообладание и вообще ничего не расскажу.

В следующие двадцать минут он ни разу не взглянул на нее, хотя рассказал ей все — даже об операции “Жюль Верн” и о туннеле. И о бамбуковой решетке. И о женщинах. Рассказал обо всем, вплоть до последней угрозы Судьи.

— Теперь мне уж точно необходимо выпить, — сказала Гленда.

Чейз не стал останавливать ее. Когда она вернулась с двумя стаканами, он взял один и сказал:

— Ну так что, это меняет дело? По-моему, да.

— Что ты имеешь в виду?

— Нас.

— А почему что-то должно измениться? — спросила она с неподдельным недоумением.

— Но ты же теперь знаешь, кто я такой, что я сделал, как участвовал в убийстве этих женщин.

— Это был не ты, — сказала она.

— Я стрелял наравне со всеми.

— Послушай меня. — Ее нежный голос зазвучал с необычной серьезностью и твердостью, как будто крошечный, но решительный молоток заколачивал слова так, чтобы никаких сомнений не оставалось. — Когда ты воевал во Вьетнаме, было два Бенжамина Чейза. Один Бен всерьез воспринимал приказы и четко исполнял их, потому что его воспитали на непреложной истине: всякий авторитет всегда прав и неподчинение — признак бесхребетности или недисциплинированности. Этот первый Бен к тому испытывал панический страх, который еще больше усилил его уважение к авторитетам, потому что этот страх внушал ему: в одиночку ты умрешь. Но был и другой Бен, умеющий отличить добро от зла, отличить инстинктивно, несмотря на стремление общества перепутать его нравственные суждения. Это тот Бен, которого я знаю, второй Бен. Он больше года пытался уничтожить остатки первого Бена — того, кто слепо подчинялся Захарии, — и прошел все круги ада, чтобы очиститься. Первый Бен умер. Его убила война, и это одно из немногих полезных убийств, совершенных на этой глупой войне.

И теперь совершенно нет причин, чтобы второй Бен, мой Бен, стыдился себя и желал быть наказанным. А еще меньше причин у меня обвинять моего Бена в чем-либо, что совершил умерший Бен. — Она умолкла, покраснела, явно удивляясь внезапному приступу красноречия, и опустила глаза на свои круглые колени. — Это, конечно, упрощение, но я так думаю. Ты понимаешь меня?

— Да, — сказал он. Обнял ее и стал целовать. Когда его руки соскользнули с ее груди и стали гладить полные бедра, он понял, что дело идет к новому разочарованию, и, отодвинувшись, сказал, снова переключаясь на Судью:

— Тебе не кажется, что я упустил нечто важное, возможно, какой-нибудь крошечный след?

— Вообще-то нет, — задумчиво произнесла она. — Я узнала его по твоему описанию, но не знаю, как его зовут и вообще ничего о нем. — Она отпила из своего стакана и вдруг резко отставила его. — А ты не спрашивал у Луизы Элленби, не приставал ли кто к погибшему парню — может быть, за много недель до убийства? Если Судья действительно выслеживал их, производя свое “расследование”, они могли заметить его или встретиться с ним.

Чейз сказал:

— Подозреваю, что они ни разу не заметили чего-либо подобного. К тому же наверняка следователь спрашивал Луизу об этом.

— Он же не знает того, что знаешь ты, в частности, об этих “расследованиях”.

— Пожалуй, ты права, — согласился он. — Я позвоню Луизе. Если она дома, можно поехать к ней прямо сейчас.

Девушка оказалась дома и обрадовалась его звонку. В десять часов Чейз и Гленда вышли из квартиры и направились к “мустангу”. Вечер выдался тихий и не такой душный, как день. Чейз огляделся в темноте, прикидывая наиболее подходящее место, где мог притаиться человек с пистолетом.

Чейз попытался убедить Гленду, что ей совершенно ни к чему ехать с ним, что глупо маячить перед домом вдвоем, но она и слушать ничего не желала:

— Если мы боимся выходить из дому, значит, Судья уже победил, ведь правда?

Тогда он принялся объяснять, что с ней будет, если в нее попадет пуля тридцать второго калибра, но она только отмахнулась: он ведь сам говорил, что Судья не умеет стрелять.

Когда он вместе с ней сошел с тротуара, чтобы проводить ее до дверцы со стороны пассажира, она сказала:

— Не надо изображать учтивого джентльмена. Терпеть не могу, когда мне открывают двери, точно я инвалид.

— А если джентльмену нравится быть учтивым тоном спросил он.

— Тогда отвези меня в такое место, куда принято приходить в длинном бальном платье, чтобы мне действительно потребовалась помощь.

Он отпустил ее руку:

— Очень хорошо, мисс Самостоятельность. Но как мы сядем в машину, чтобы нас не заметили?

— А ты думаешь, он наблюдает за нами с соседней крыши? И при этом невероятно зоркий, чтобы стрелять в такой темноте.

— Все равно, — сказал Чейз, подходя к водительской дверце; он открыл ее на мгновение раньше, чем она свою. За это мгновение он понял: произошло нечто ужасное...

Он оставлял машину запертой, и Гленда не смогла бы открыть свою дверцу, пока он не отпер ее изнутри.