Чейзер

До ужина Лайза отыскала где-то удочки и минут пятнадцать пыталась удить рыбу, пока не осознала, что без наживки и, опять же, знания дела процесс результата не приносит.

Неинтересные удочки были забыты, но обнаружились два скутера – начались гонки. Минут сорок вокруг яхты слышался рев двух моторов, женский визг, плеск рассеченных пополам волн и дикий восторженный хохот.

На покрытой высохшими следами ступней палубе свернулась леска; за бортом, покачиваясь вверх-вниз, плавали забытые белые с красным поплавки.

– Смотри! На ужин нам оставили несколько салатов, нарезку, сыр, масло и восемьдесят коробочек с приготовленными блюдами. И какие выбирать? – стоящая у распахнутой дверцы огромного холодильника Лайза, к этому моменту высушившая волосы и переодевшаяся в легкий цветастый сарафан, вопросительно смотрела на Мака. – Здесь точно можно жить год с такими запасами! Все, отправляемся в кругосветное путешествие сегодня же!

Маленький капитан. Чертовка. Неугомонная девчонка с синющими глазами и вечной радостью жизни в них.

В этот момент Мак понял, что любит ее. Вот так просто и так глубоко.

Осознание этого факта не явилось неожиданностью, оно просто прозвучало внутри тогда, когда для этого пришло правильное время.

Его девчонка. Его милая ненаглядная чертовка с моторчиком в попе. И сарафане, который ей очень к лицу.

– Доставай все, что хочешь, любовь моя.

Сказал и увидел, как у нее порозовели щеки.

Лайза на секунду зависла, застыла, держа в руке пластиковый контейнер, а потом взглянула на него с затаенной робостью – не шутит ли? Зачем использует такие слова?

В ответный взгляд Мак вложил всю накопившуюся в сердце нежность.

Лайза порозовела еще сильнее и отвернулась, а через секунду достала из холодильника столько контейнеров, сколько позволяли обхватить руки.

Опускались сумерки. Темнело небо, застыли у горизонта подсвеченные розовым облака, посвежел ветер. Теперь море казалось темным, таинственным, другим. В таком не хотелось купаться, но за таким хотелось наблюдать: всматриваться в неведомую глубину, представлять, что на дне выстроены города подводной цивилизации. А может, где-то, присыпанные песком, лежат клады, а мимо, прямо над ними, плавают рыбы.

Палуба стала оазисом – освещенным пятном, где посреди волн тепло и уютно. Здесь позвякивали бокалы, пахло разогретым стейком и овощами, играла музыка.

Лайза прожевала кусочек мяса, следом зеленую фасолину, взмахнула ножом в такт музыке и спросила:

– Вот эти песни, что здесь играют, я не понимаю слов. Так странно? Откуда эти записи? Обычно текст ясен, а тут как будто разные языки, но ни один непонятен. Как так?

Мак, расслабленно откинувшийся на спинку плетеного стула, улыбнулся.

– Все верно. Эти записи из очень далеких мест. Мне их по дружбе привозит коллега по работе – она часто бывает в командировках.

Лайза тут же нахохлилась: что это еще за коллега? Перед глазами тут же предстал образ длинноногой большегрудой блондинки в латексной одежде, с вырезом до пупа и дымящимся кофе на подносе.

Аллертон расхохотался. Видимо, прочитал возникший в сознании образ по глазам.

– Эта коллега – женщина моего начальника, его вторая половина. Так что твои опасения напрасны.

– Женщина твоего начальника?

– Да.

Образ блондинки тут же сменился другим: сухой надменной тетки с орлиным носом и надменным взглядом. Вторая половина начальника. Такая, наверное, должна быть невыносимой мымрой.

– А кого ты представила теперь? У тебя такое лицо, будто ты вспомнила уборщицу Магду из забытого Богом колледжа, которая всегда бьет учеников палкой от швабры.

Теперь они смеялись вместе.

– Нет, я представила кого-то хуже – эдакую сухобздейку, приказчицу в юбке, мегеру с повадками акулы.

Мак усмехнулся, покачал головой и хлебнул воды.

– Нет, все не настолько плохо, но поводов для беспокойства все равно нет. Однажды мы вместе съездим в те места, где звучит незнакомая музыка. Ведь ты поедешь со мной?

– Поеду.

И она снова запуталась в проступившей в зеленовато-коричневых глазах нежности. Покачивались от ветра стебельки цветов, поставленные в стаканчик, играло на скатерти бликами пламя зажженной низенькой свечки; мягко покачивался пол – море убаюкивало яхту неслышной песней.

Они долго говорили; Лайза предпочитала больше слушать, а Чейзер, наоборот, рассказывать: о себе, о друзьях, о местах, где побывал, о тех, с кем сводила и разводила жизнь. Этот вечер показал его под иным углом: не только, как человека физически развитого, натренированного лишь на нужды Комиссии, но и как личность интеллектуальную, образованную, развитую разносторонне.

Покручивалась в пальцах прозрачная ножка бокала, блестело на мизинце тонкое серебряное колечко.

Она удивлялась: какая бы из граней характера Чейзера ни проступала на поверхность, каким бы он ни становился – легким в общении, расслабленным, веселым, чуть саркастичным, собранным или серьезным, – над ним всегда, словно неотъемлемая часть, висел ореол силы. Она пропитывала каждое слово, каждый жест – сделанный и несделанный, – аура спокойствия настоящего уверенного в себе мужчины.