Чехия без вранья

Ваше право верить мне или не верить, что я ни в какой мере не «подгоняю» свое воспоминание под цитату из книги, которую прочел почти сорок лет спустя. Именно истерический крик, визг. И причина совпадения в одинаковой человеческой реакции в те дни: произошло что-то тревожное, необъяснимое, о чем не хочется говорить и даже думать. Иначе придется называть вещи своими именами, а язык не поворачивается – страшно. Ведь «агрессоры» – это всегда «американские агрессоры», вечное словосочетание из наших газет. (США вели жестокую войну во Вьетнаме.) «Вмешательство во внутренние дела другого государства» – это тоже о них, о проклятых капиталистах. А мы – мы за мир боремся, трудящимся всех стран помогаем… Не то чтобы мы во все это верили слепо и безоглядно – вспомните анекдоты. Однако… не настолько, не настолько! Хотелось найти какое-то оправдание действиям нашего государства, хоть какое-то объяснение. Самым спасительным было понимание, что мир держится на хрупком равновесии противостояния двух систем: идеологическом, экономическом и военном. Выпадение Чехословакии из цепочки стран Варшавского договора было чревато для нашей безопасности. Вот и оправдание: «Да, конечно, это нехорошо – войска вводить в чужую страну. Но… с другой стороны, не мы бы вошли, так они». Вообще, в массовом сознании советских людей горькое заклинание «лишь бы не было войны» служило в какой-то мере оправданием и пустым полкам магазинов, и жилищным проблемам, и даже военным авантюрам, подобным чехословацкой и афганской, которые как раз могли бы привести к войне, отреагируй Запад более нервно. И наша пропаганда этот момент, «если бы не мы, то они», умело использовала. Солдаты, вошедшие тогда в Чехословакию, вообще были убеждены (мне потом рассказывали несколько человек), что западногерманские танки вводились уже на чешскую территорию, некоторые даже проникли вглубь на несколько километров, но мы своими решительными действиями их опередили. Даже описывали, как канцлер Западной Германии Аденауэр, узнав о вводе наших сил, в ужасе кричал в телефонную трубку, чтобы немецкие войска немедленно повернули назад, дабы не вызвать третью мировую вой ну! Официально наша пресса такое не сообщала, но слух был искусно запущен и возымел свое действие.

Были открытые случаи протеста в нашей стране, из которых самый известный – знаменитая «демонстрация семи» на Красной площади. Мужественные люди, прекрасно знающие, что их за это ждет, вышли на Лобное место с плакатами «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «За вашу и нашу свободу!». Скорый и неправый суд раскидал демонстрантов по лагерям и психиатрическим клиникам. Среди научной и творческой интеллигенции было множество случаев «неявного» протеста: отказался выступить на собрании «с одобрением», подписать письмо «с одобрением», высказал устное несогласие в узком кругу коллег. На это следовали столь же «неявные» репрессии: отложили защиту диссертации, прекратили публикации научных работ, отменили научную командировку, отодвинули в очереди на квартиру. Что ни говори, карательные меры «вегетарианские», но явно началось закручивание гаек, ужесточение режима. Очень много было тогда загублено карьер и поломано судеб.

Однако я пытаюсь вспомнить и описать то, что социологи называют «массовым сознанием советских людей», к коему сам принадлежал своим сознанием вчерашнего школьника. С диссидентами был незнаком, самиздат не читал, учился на техническом факультете, где о политике говорили реже, чем о зловредности преподавателя высшей математики Цирулиса. Осторожные политбеседы с отцом у радиоприемника «Мир», настроенного на волну Би-би-си или радиостанции «Свобода», дали мне определенный заряд критичности по отношению к советской пропаганде, но отец не дожил год до событий в Чехословакии.[21]

Что запомнилось из приватных разговоров, так это то, что мы всего лишь «откликнулись на просьбу здоровых сил Чехословакии» и защитили их от чего-то или кого-то своими танками, никто всерьез не воспринимал. Все, что у нас делалось в стране, делалось исключительно «по просьбе трудящихся» или «в интересах трудящихся». Обычный газетный штамп, вызывавший разве что кривую усмешку. Не припомню и злорадства, и одобрения наших действий: «Так им и надо! Правильно!» Чехов не воспринимали врагами, но мне не приходилось и слышать слова сочувствия в их адрес. В воздухе витал вопрос: «И чего им не хватало? И так лучше нашего живут!» Ни для кого не было секретом, что уровень жизни в «странах народной демократии» заметно выше, чем у нас. Однако точно так же не было секретом, что в капстранах живут гораздо лучше. И мне, помню, стыдно становилось при мысли: «Сами с голым задом ходим, а других учим, как надо жить. Причем с применением телесных наказаний в виде танков».