Чехия. Инструкция по эксплуатации

Для Тыла это проблемы не представляло, потому что он говорил на обоих языках, договор же обязывал его ежегодно поставлять две чешские пьесы и шесть переводных – в основном, из венской комедийной кухни.

Тыл с воодушевлением взялся за работу. Но довольно быстро ее и прекратил; уже на втором акте понял, что дело никак не пойдет. Потому что, когда читал результат, то сориентировался: "этот чисто чешский оригинальный плод по-немецки теряет весь свой смысл и свою прелесть…".

И тут он наверняка был прав. Во-первых, сам текст, как мы уже упоминали, не был чисто чешским, а во-вторых – и это гораздо более важно – чтобы он был таким же непосредственным, как по-чешски, автору пришлось бы обратиться к диалекту. Понятное дело, немецкому. Ему необходимо было бы вернуться к фольклору, а не только лишь вводить его в салоны.

Все это должно было звучать как-то так:

Unza makt dy Dorote

sic im fenca unkt fenkt fle…

Ну да, это еще можно было бы слушать – на языке чешских немцев откуда-то из-под Локета; Доротея была бы там кровь с молоком, но das evik czechische из всего этого испарился бы.

Когда через сто лет старый Сословный Театр мы переделали в Театр Тыла, и многие годы так оно и шло, мы в этом никакого абсурда не замечали. Но ведь у Тыла вовсе не было замысла, чтобы Шванда должен был бы изгнать Дон Жуана. Наш музыкант наверняка бы выбрал Моцарта. В конце концов, злым духам он лишь подыгрывал в танцах, но никак не вел с ними переговоров.

НЕПОМУК

В Чехии с кондачка ничего не делается. По крайней мере, вещи серьезные. Потому что серьезные вещи никак не важны, так что мы предпочитаем отделаться от них шуткой. Но, внимание, где смех – там и чертов грех[35]. Так что черт у нас вечно под рукой. Понятное дело, это наш, чешский черт. Черт домашний – не Люцифер, а всего лишь Люциферчик. ЧЧ как Чешский Чертик, который зла себе и не желает. Точно так же, как ЧЧ, Чешский Человек – абсолютного добра не признает. Люциферчик, понятное дело, не забыл, что его сюда прислал Люцифер, но представляет его с не очень-то сильной увлеченностью. Он предпочитает разглядываться, а где бы тут осесть. То ли быть кузнецом, то ли лошадями торговать. А иногда даже женится. Иногда добровольно, иногда – принудительно. Поскольку, если сам не желает, тут же появляется какая-то Каська, которая даже дьявола вынудит – в силу лозунга: "Уж лучше с чертом знаться, чем старой девой оставаться".

Чешский Черт в вопросах договоров с дьяволом тоже партачит. И Чешскому Человеку удается их этого выкрутиться. Если бы Фауст был каким-нибудь паном Щтястным из Кутной Горы, то Мефистофеля он обвел бы вокруг пальца на раз-два. "Фаустовский человек" – это переполненная спесью немецкая конструкция самого себя – так что это никак не наша тема. В наших народных пьесах или в театрах марионеток нет и Маргариты – зато имеется комичный Кашпарек (от имени Каспар), который ужасно злорадно все комментирует. И даже в величайшей фаустиаде, какую в восьмидесятых годах прошлого века написал Вацлав Гавел[36], зло не такое уже и пугающее.Фауста тут зовут Фоусткой, Мефистофеля – Фистулой, и оба в сумме делают то же самое.

Потому едем в Непомук и возвращаемся к истории, когда черт был у нас еще крутым соперником.

Ибо когда-то наши обитатели преисподней были полны сил и веры. Один такой вот искуситель неподалеку от Непомука донимал святого Адальберта. Тот тогда возвращался – хотя и неохотно – на епископский престол в Праге, который перед тем мы сделали для него невыносимым. Он нам никак не нравился, поскольку не был из племени Вацлавов. А вдобавок повсюду нас оговаривал! Будучи из рода Славниковичей, он был не только богачом, так еще и по миру поездил. Сегодня мы бы сказали: был он человеком независимым. Обучался Адальберт за границей и этим ужасно хвастался. То он говорил по-гречески, то по-латыни… А вот по-чешски? То, чем он владел, был некий славниковицко-чешско-хорватский диалект. Мы его, правда, понимали, поскольку разницы там было не больше, чем между хорватами и сербами, но все это лишь увеличивало презрение к попу. Его же это только подкрепляло.

И кто знает, говорили бы мы сегодня по-чешски, если бы Войцех тогда у нас принялся. Ну да, Войцех, потому что именно так мы у себя Адальбертика звали, и до нынешнего времени так называем. То есть, человек, который тешит воинов – это радость для армии. Но радости он использовал мало, так как армией считал небесные войска. У Оттонов, Пястов и Арпадов[37] Адальбертик чувствовал себя лучше, чем в пржемышлидском крае Вацлавов. Так что стал он самым первым нашим европейцем. Магдебург, Аахен, Париж, Рим, Гнезно, Остржихом – ни о каким из наших Вацлавоов нет ни малейшего упоминания, чтобы они ездили тогда в подобные города. В том числе и Войцех – как перед тем Вацлав, замордованный князь – прививал чехам желание мира. Он желал ввести их в Европу вместе с поляками и венграми! Но наверняка был к ним слишком суровым. Очень многие чешские помещики и владыки зарабатывали на жизнь торговлей людьми, продавая невольников словно скотину.