Чехия. Инструкция по эксплуатации

В немецком языке реальность — это проблема действия — Tatsache (факт). Но имеется еще и реальность сама в себе — действительность минус активность. Только наш мистер Чет не очень-то в нее верит. Реальность он желает спутать, пленить. Он ведь дотошный — это генеральный контекстуалист. Если такого термина до сих пор не было, давайте зарезервируем его для мистера Чета! Это стремление к прикосновению и к настоящему в нас настолько сильно, что составные (composita) выражения — в особенности, профессиональные понятия — у нас легкой жизни не имеют, хотя грамматически и возможны, и очень многое упростили бы. Только мы априори им не верим и желаем обладать контролем над ними, прежде чем запустить в нормальный язык и словари. Абстракция у нас должна быть необходимой, должно быть очевидно, что ее невозможно игнорировать.

Немецкий язык мог создать слово Hochhaus (высотка, дословно: высокий дом), сразу же, как только появилось первое отвратное сооружение такого типа. В Чехии должны были пройти годы, и нужно было выстроить тысячи "башенных домов, домов-башен" (věžový dům), прежде чем распространенное выражение věžak превратилось в официальный термин.

Бог нас сотворил такими: здесь мы существуем и не можем иначе…

Подобного рода слова звучат, словно отлитые из стали. В конце концов, произнес их Мартин Лютер. Чет, скорее всего, сказал бы по-другому:

Я нахожусь здесь — но мог бы находиться и где-то еще.

Ведь бытие — это движение! Точно так же, как деревья — это замедленные в своем движении молнии, ну а молнии это всего лишь очень быстрые… деревья небес.

ШУМАВА, АХ КАКОЙ ШУМ

Чешское слово bůh (бог) — это не то слово buh, посредством которого наши немецкие соседи высвистывают бездарных актеров. Миниатюрное колечко над гласным звуком "u" — это еще одно чудо чешского языка. Оно дает понять, что вот тут мы, собственно, должны сказать "ú" (то есть "у" удлиненное), только это было бы слишком просто, и по нему невозможно было бы узнать, что во втором падеже этого существительного в этом месте мы говорим "о". А вообще нам известны четырнадцать падежей. Семь для единственного числа и семь для множественного! То есть, наша экономность в данном случае выкуплена очень даже задорого. Можно сказать, это просто расточительство. Но одновременно с этим мы сообщаем, что это "о" когда-то здесь было. Когда-то, в самых началах чешского языка, был bůh, boh или bog, а возможно, еще bag и bac, как в слове "бакшиш". То есть, великий господин, который иногда бросит чего-нибудь, пригодного для еды, кусочек какой-то. Но не хлеб наш насущный, который печет Великий Пекарь, хотя это вот bac (baker — англ.) и наше peku (пеку — чеш.) могли бы на это указывать. Старый чешский бог наверняка имел в виду еще и мясо. Благосостояние, богатство. Но такое вот его непосредственное соединение нас раздражает. Ибо, в конце концов, богатства желает каждый, в том числе и бедняки. А он раздает бакшиш по собственному признанию. Чехи частенько попрекали его этим — поэтому в наказание получали меньше, чем он хотел дать. В Моравии к нему относились по-другому, вот они и получали больше. То есть, они были попросту более вежливыми.

По этой причине я не утверждаю, будто бы у нас два бога, но, возможно, просто у нас различные стили набожности: моравский и чешский. Чешская набожность дерзкая, моравская — милая. Чешская — упрямая, моравская — умеренная. Чешская — требует, моравская — помогает. Для чеха из Чехии, история это смесь всего. То, что с нами сталось, хотя стать не только не должно было, но буквально не могло. Для моравов — это сумма, результат. Возможно здешний Господь Бог сидит себе на Палаве[10] с кружечкой винца и с удовольствием иногда слушает местные песни. Возможно, ему нравится их несколько лидийский[11] характер. В Чехии Господь Бог — это hospodin. Он ходит в господу (hospoda — пивная, трактир), где пьет пиво. Господа — это наша цитадель.

Только не Festung Böhmen (крепость Чехия — нем.), как когда-то польстил нам Бисмарк. "Кто владеет Böhmen, тот владеет Европой!". Понятное дело, на нас тогда это произвело впечатление: достаточно того, что мы находимся у себя дома, а Европа уже и наша. Ради этого вот бисмарковского сравнения мы, возможно, даже были бы склонны принять название Böhmen. Но вы заметили? Если только кто желал завоевать Böhmen, попадал в Чехию, а потом снова убегал.