Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Сегодня Эльвира работала во вторую смену, поэтому они вышли на небольшую прогулку. Пани Пекарова в элегантном костюме в серо-белую клеточку, Гутфройд в вечном универсальном одеянии. Они остановились перед знакомым забором киностудии, потому что путь через проходную Гутфройд назвал нонсенсом, конечно, выражаясь своими словами.

— Постарайтесь сделать мне лесенку, сложите вот так вместе руки, милостивая пани, по ним я влезу… Не бойтесь, я не тяжелый… — сказал он Эльвире и перелез с ее помощью через забор. — Я скоро вернусь… Спасибо за лесенку, милостивая пани… — И умчался легкими прыжками агента 007, а Эльвира осталась одна в лесу, залитом солнцем. Она убедилась, что снова пришла весна, а годы убегают незаметно. В растерянности сорвала первую попавшуюся маргаритку и начала обрывать лепестки.

— Любит, не любит, любит, не любит…

А весна и правда в полном разгаре. Зеленая травка пробивается из-под старой листвы, стоит птичий гомон, жужжанье всяких там жучков-мушек. По лесным тропинкам неслышно бегут лыжники на лыжах с колесиками, владельцы садиков и дачек так же неслышно выносят в романтические лесные уголки старые печки и ржавые кастрюли. В общем, весна, невдолге и первенство по хоккею с шайбой.

Но вот у проволочного забора появляется запыхавшийся корреспондент с новостями.

— У них там перерыв, взорвался юпитер и оператор, — Гутфройд перебарщивает, изображая тяжелое дыхание, как актер-любитель, исполняющий роль отрицательного героя. — Пошли в буфет. Он, коза, двое в касках и с мечами, пришлые какие-то. И одна такая, вроде как в разорванной ночной рубашке, спереди и взади кое-что имеется. Фея. Танцует там, а им это вроде бы снится. Что-то этакое, один там зажигает вокруг них цветные дымовые шашки. Африка! Пятеро мертвецов. Мне вас не поднять, а то бы и вы взглянули! Сэкономили бы за билет в кино…

— Как выглядит эта женщина? — прерывает его исчерпывающую рецензию Пекарова.

— Выше меня на полголовы, да еще туфли на каблучищах. В полутяжелом весе, совсем как Юло Торма[112], волосы до самой этой…

— Волосы черные?

— Черные. Может, и крашеные, нынче от бабы чего угодно можно ждать.

— Это она! Вьется вокруг него, как плющ. Юлко, милый, хорошо, что у меня есть вы. Вы должны узнать, о чем они договариваются в буфете.

— Невозможно, — защищается Гутфройд, намекая пальцами на деньги. — «Карманная чахотка». Если ничего не заказывать, обратят внимание, сообразят, что я не актер. Попадешь под подозрение…

— Так закажите себе чего-нибудь, Юлко, — вздыхает Эльвира и сует через петли забора монету в пять крон. — Кофейку.

— Ноль очков, не имею права, — возражает Гутфройд на уже усвоенном словаре киношников. — От кофе я не засну, у меня высокое давление. Пиво привезут после обеда. Пятьдесят грамм можжевеловой стоит пять шестьдесят. Шикарное заведение, мягкие стулья, официант ворует как сорока, у пульта не обслуживают.

Пекарова со вздохом вынимает еще монету, чтобы в буфете не узнали, что ее сыщик Гутфройд вовсе не актер.

— У меня нет сдачи. Вам чего-нибудь принести? — На мгновение дунайский волк становится галантным. — У них есть соленые палочки по кроне двадцать…

После появления Дуланского жизнь с козой стала для Эльвиры Пекаровой совершенно невыносимой, и тут не помогло даже знакомство с Гутфройдом. Последнего она, конечно, прибрала к рукам финансовыми подачками, но Дуланский — слепой добряк, увлеченный одним искусством, фанатик муз. Эльвира невзлюбила его не только из-за того, что ночью, отправляясь по нужде, в прихожей всегда спотыкалась о его надувной матрас, но главным образом из-за его безграничной преданности и бескорыстной любви к козе, которая граничила с обожанием. Эльвира чувствовала, что стала в доме лишней, и женский инстинкт подсказывал ей любой ценой устранить соперницу — первопричину всех бед.

Все ее предшествующие попытки были половинчатыми, а следовательно, безуспешными. Эльвира отказывалась от перспективы разбогатеть и желала одного — иметь мир в доме, но напрасно она писала анонимки и подписанные жалобы в национальный комитет, «Общество по защите животных», «Союз разведения скота и домашних животных», «Трест молочной промышленности», «Министерство сельского хозяйства», в газету «Вечерник», журналы «Словенка» и «Практичная женщина» и так далее, и тому подобное. Никто ничего, или почти ничего, не предпринимал. Кроме упомянутой «Семейной хроники» газеты «Праце», ей ответил отдел работы с молодыми одного из журналов: «Ваша маленькая повесть талантлива и проливает новый свет на известную тематику, но для публикации в нашем журнале она слишком длинна. Не погружайтесь в личные чувства, работайте над более короткими формами. Развивайте свой талант изучением классиков. Присылайте нам еще».