Чехов

Чехов приходит сейчас на Запад таким, каким его видели хмурые и усталые люди нашей дореволюционной действительности. Чехов приходит на Запад в ореоле той «чеховщины», от которой мы давно избавили Чехова.

Чехов в современности

Каким же приходит Чехов к нам?

Чтобы ответить на этот вопрос перевернем страницу прошлого. Посмотрим на ту «икону», которую делали из Чехова писавшие о нем историки литературы, критики и «воспоминатели» дореволюционной поры.

Было два изображения Чехова. Создалось два трафарета, с истертых клише которых изготовлялись портреты Чехова. Под одним, выросшим на утверждениях о чеховском пессимизме и безыдейности, можно было сделать такую подпись:

«Поэт лишних людей пишет в сумерках о хмурой русской жизни».

Другое изображение рисует Чехова опять-таки «поэтом», но на этот раз — поэтом «сладкой мечты о той жизни, которая будет невообразимо прекрасной через двести-триста лет».

Как бы посмеялся сам Чехов над этими своими «портретами».

«Поэтами, милсдарь, считаются только те, которые употребляют такие слова, как «серебристая даль», «аккорд» или «на бой, на бой, в борьбу со тьмой».

Это он сказал И. Бунину, когда тот попробовал назвать его поэтом.

Но даже такой исключительный мемуарист, как Короленко, и тот приписал Чехову какую-то «печаль о призраках».

^{Антон Чехов перед своим портретом в Третьяковской галерее в Москве. С карикатуры Ал. Ал. Хотяинцевой}

С. Елпатьевский в свою очередь наделяет Чехова влечением «к тихим долинам с их мглою, туманными мечтами и тихими слезами».

Куприн заставляет Чехова произнести пышный монолог на тему о том, что «через триста лет вся земля обратится в цветущий сад».

Эти восторженные общие места, долженствующие дать представление о чеховском оптимизме, в сущности, столь ж фальшивыми лицемерны, как и суждения о чеховском пессимизме.

И совершенно прав М. Е. Кольцов, который писал, что «Чехов должен быть разгримирован. Мы должны вернуть его в подлинном виде огромным массам нового, пролетарского читателя, как неиссякаемый источник художественных образов, как обличителя отмирающей, но еще живой «интеллигентщины» (в старом смысле), как беспощадного изобразителя всех слабых и отсталых, слякотных сторон формирующегося заново российского гражданина».

В фактах, приводимых в нашей книге, развертывалась биография мужественного человека, с успехом выдавливающего из себя по каплям раба, — человека, свой жизненный путь начавшего с преклонения перед чужими мыслями, но воспитавшего в себе чувство того широкого кругозора, который утверждает, что человеку нужно не три аршина земли, необходимые трупу, а весь шар земной, на пространстве которого он может проявить свободу своего человеческого духа.

^{А. П. Чехов (последние годы). Фото с карандашного портрета художника Панова. Из собр. Лит. музея при б-ке СССР им. Ленина}

Мы видели, что путь внутреннего освобождения был путем трудным, извилистым и приводившим, казалось бы, в такие моральные тупики, откуда нельзя выбраться на широкую прямую дорогу. Но Чехов каждый раз призывал на помощь свою чуткость, свою ненависть к авторитетам, свое безграничное уважение к человеческому гению и находил выход.

Рассказ о его жизни был поэтому рассказом о морально выпрямившемся человеке. Но ведь этого мало для того, чтобы зачислить Чехова в число тех людей, жизнь и творчество которых достойны не только нашей любви или нашего восхищения, но и нашего изучения.

Каким представлялся нам Чехов? Человеком огромного социального оптимизма, натурой активной, деятельно проявившей себя хотя бы в скромной сфере культуртрегерства — в качестве земского врача, попечителя и строителя школ и пр. и пр. Это был человек большой воли, страстной жажды жизни и новых впечатлений, — отсюда его мечты о далеких путешествиях; человек, наконец, умеющий стоически переносить свои физические страдания.

Но выразителем чьей идеологии он был?

На этом надо остановиться для того, чтобы уяснить себе образ Чехова в диалектике его противоречий.

Вспомним: он вошел в литературу в эпоху полного разгрома народничества и народовольчества. Антоша Чехонте беззаботно смеялся в «Будильниках» и в «Осколках» в годы казней, ссылок, политического террора, в годы, когда над русской жизнью серой летучей мышью распластывались крылья мракобеса Победоносцева.

Он ничего не воспринял от народничества, идеология которого была ему совершенно чужда, что и сказалось на цикле его крестьянских рассказов (в особенности в «Мужиках»), по которым был открыт обстрел со всех уцелевших народнических позиций.