Чехов без глянца

Однако главный парадокс личности Чехова в том, что, вопреки всему сказанному, в нем не было ничего героев Достоевского — никакой двойственности, разделенности, никакого надрыва и излома. В эпоху "Братьев Карамазовых» он жил размеренной, дея­тельной и трезвой жизнью. Не спорил, не умствовал, 9

не изливал душу. Лечил крестьян, строил для их детей школы, организовывал библиотеки, сажал сады, вы­ращивал цветы и баклажаны.

Ткань бытия Чехова была столь плотной и проч­ной, что противоречия, свойственные каждому че­ловеку, не могли не то чтобы порвать, но и просто надорвать ее. Края, и даже крайности, не конфлик­товали между собой, связанные многочисленными нитями с основой — практичной и надежной.

Зинаида Гиппиус не без уважительности писала о феномене личности Чехова: «Слово же „нормаль­ный" — точно для Чехова придумано. У него и наруж­ность „нормальная"... Нормальный провинциальный доктор, с нормальной степенью образования и куль­турности, он соответственно жил, соответственно лю­бил, соот ветс твенно прекрасному дару своему — пи­сал. Имел тонкую наблюдательность в своем преде­ле — и грубоватые манеры, что тоже было нормально.

Даже болезнь его была какая-то „нормальная", и никто себе не представит, чтобы Чехов, как Досто­евский или князь Мышкин, повалился перед невес­той в припадке „священной" эпилепсии, опрокинув дорогую вазу. Или — как Гоголь, постился бы десять дней, сжег „Чайку", „Вишневый сад", „Трех сестер", и лишь потом — умер».

Своей «нормальностью» он поражал и притяги­вал. Удивлял и озадачивал. «В Чехове было что-то новое, как будто совсем из другой жизни, из другой атмосферы», — писал Суворин. Он словно бы выпа­дал из специфической русской жизни. «Глядя на Че­хова, я часто думал: вот какими будут русские, когда они окончательно сделаются европейцами», — при­знавался Меньшиков.

И хотя внешне Чехов напоминал «русского мило­видного парня, какие повсюду встречаются в зажиточ­ных крестьянских семьях» (Г1. А. Сергеенко), по харак­теру и типу поведения он ближе к «немцу». Семейное

предание гласило, что Чеховы — обрусевшие выходцы из Богемии. Пусть всерьез эту версию никто не прини­мал, она удивительным образом сказалась в судьбе пи­сателя. Во всяком случае знаменитая чеховская скрыт­ность, его неизменное спокойствие и самообладание, деликатность, точность и аккуратность, склонность к систематизации и каталогизации, пристрастие к сло­варям и справочникам, неустанный практический ттте- рес к жизни, ирония и скепсис, материализм, хозяй­ская жилка и расчет, наконец, его жизнерадостность, горячая любовь к России, русской водке и пирогам — все это скорее свойственно русским инородцам, чем коренным русакам.

Вот и собрание своих сочинений он доверил пи­терскому немцу Марксу, а не Суворину, с которым дру­жил много лет, у которого постоянно печатался и ко­торого искренне любил, потому что «Маркс издает великолепно. Это будет солидное издание, а не мизе­рабельное» (письмо М. П. Чеховой 27 января 1899).

Даже в том, что он умер в Германии есть какая-то «фрейдовская» проговорка судьбы.

Чехов — единственный русский классик, не напи­савший ни одного романа. А ведь одно время так хо­тел! С самого начала писательской карьеры мечтал об этом. Только об этом. Примечательно, что первая по­явившаяся в печати юмореска (подписанная еще даже не «Чехонте», а просто «Антоша») называлась «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. д.». Многоопытный читатель, он уже тогда знал «формулу романа».

Впрочем, в первое время было не до того. Обстоя­тельства жизни побуждали писать много и коротко. Приходилось сочинять чуть ли не каждый день — шут­ки, анекдоты, сценки, разную юмористическую мс- ^лочь, обслуживая ради денег десятки неиритязатель- 11

ных еженедельников и газет вроде «Стрекозы», «Бу­дильника», «Зрителя», «Осколков»... Чехов рассказы­вал Суворину, что «один из своих рассказов написал в купальне, лежа на полу, карандашом, положил в кон­верт и бросил в почтовый ящик». Нет сомнений, что таких «творческих историй» за плечами «Антоши Че- хонте» были сотни.

В 1886 году появилась первая значимая книга Чехо­ва — сборник «Пестрые рассказы»: 87 текстов самого разного содержания. Это всё были литературные опу­сы «Антоши Чехонте» (его имя значилось на облож­ке), смешные и забавные, но сама книга выглядела весьма внушительно. Озадаченный рецензент писал: «„Пестрые рассказы" появились в виде тяжеловесного тома в восьмую долю листа большого формата, точь-в- точь исторические монографии или какая-нибудь ака­демическая работа. Просто страшно в руки взять та­кой томище, а пробежавши два-три рассказца, не зна­ешь, куда деваться с огромною книжищей, — в карман не лезет, в дорожную сумку не впихаешь...» Какая иро­ния судьбы! Впрочем, как и повод для удовлетворения авторского самолюбия будущего романиста — не без гордости подписал сам себе один из экземпляров: «Ува­жаемом)' Антон)- Павловичу Чехову от автора».