Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа

Когда я познакомился и мне впервые пришлось говорить с ней, то меня прежде всего поразило ее редкое и красивое имя – Ариадна. Оно так шло к ней! Это была брюнетка, очень худая, очень тонкая, гибкая, стройная, чрезвычайно грациозная, с изящными, в высшей степени благородными чертами лица. У нее тоже блестели глаза, но у брата они блестели холодно и слащаво, как леденцы, в ее же взгляде светилась молодость, красивая, гордая. Она покорила меня в первый же день знакомства – и не могло быть иначе. Первые впечатления были так властны, что я до сих пор не расстаюсь с иллюзиями, мне все еще хочется думать, что у природы, когда она творила эту девушку, был какой-то широкий, изумительный замысел. Голос Ариадны, ее шаги, шляпка и даже отпечатки ее ножек на песчаном берегу, где она удила пескарей, вызывали во мне радость, страстную жажду жизни. По прекрасному лицу и прекрасным формам я судил о душевной организации, и каждое слово Ариадны, каждая улыбка восхищали меня, подкупали и заставляли предполагать в ней возвышенную душу. Она была ласкова, разговорчива, весела, проста в обращении, поэтично верила в бога, поэтично рассуждала о смерти, и в ее душевном складе было такое богатство оттенков, что даже своим недостаткам она могла придавать какие-то особенные, милые свойства. <…> Эти необузданные желания порой приводили в отчаяние всю усадьбу, но выражала она их с таким изяществом, что ей в конце концов все прощалось и все позволялось, как богине или жене Цезаря. Любовь моя была трогательна, и ее скоро все заметили: и мой отец, и соседи, и мужики. И все мне сочувствовали. Когда, случалось, я угощал рабочих водкой, то они кланялись и говорили:

– Дай бог вам жениться на котловичевой барышне.

И сама Ариадна знала, что я ее люблю. Она часто приезжала к нам верхом или на шарабане и проводила иногда целые дни со мною и с отцом.

«Ариадна». 1895

Я на письма всегда отвечаю, и не Вам меня в этом упрекать! А Вы, дядя? не сочли нужным это сделать! Я Вам писала последняя. Но так как Ваше непостоянство мне давно известно, то не очень обиделась на это! Итак, Вы в Крыму, а я сильно рассчитывала повидать Вас здесь, думала, Вы опять поедете куда-нибудь и заедете сюда. Так весной здесь говорили со слов Ковалевского. Я нарочно старалась пожить здесь подольше, чтобы повидать Вас! А то, знаете, я полчаса не застала Вас в Петербурге! Почему-то не воображала, что при Вашей скупости Вы поедете с Nord Express. Ну что же Вам рассказать бы про себя. С одной стороны, со стороны занятий, мне живется хорошо, но все остальное время погибаю от тоски. Обществом Петруши и Вари насытилась до того, что иногда хочется не видеть их неделю, а этого нельзя. Заграница и Париж не изменили их ни на каплю. Все то же времяпрепровождение, те же разговоры, тот же многоуважаемый Савва Иванович! Больше почти никого не вижу. Была одна русская семья, но уехала. Те хорошие интересные люди, но уже слишком погруженные в политическую экономию и Карла Маркса. О Вас там говорили как о божестве, особенно прочтя «Мою жизнь»! Спрашивали меня, какие Ваши убеждения, но я могла ответить на это мало и не подробно, насчет же того, «марксист» Вы или нет – и ничего не могла сказать! Ну напишите же побольше про себя. Говорят, Вы теперь толще меня. Значит, красивы?

Когда же Ваша свадьба? Мне здесь покоя не дают с этим! И где Ваша невеста? А все-таки гадко с Вашей стороны не сообщить об этом такому старому приятелю, как я.

Л. С. Мизинова – Чехову.

13(25) сентября 1898 г. Париж

Если бы Вы знали, как я обрадовался Вашему письму! Вы жестокосердечная, Вы толстая, Вам не понять этой моей радости. Да, я в Ялте и буду жить здесь, пока не выпадет снег. Из Москвы не хотелось уезжать, очень не хотелось, но нужно было уезжать, так как я все еще пребываю в незаконной связи с бациллами – и рассказы о том, будто я пополнел и даже потолстел, это пустая басня. И то, что я женюсь, тоже басня, пущенная в свет Вами. Вы знаете, что я никогда не женюсь без Вашего позволения, Вы в этом уверены, но все же пускаете разные слухи – вероятно, по логике старого охотника, который и сам не стреляет из ружья и другим не дает, а только ворчит и кряхтит, лежа на печке. Нет, милая Лика, нет! Без Вашего позволения я не женюсь, и, прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькину мать, извините за выражение. Вот приезжайте-ка в Ялту. <…>

У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову. Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте себе это на ус. Но не бойтесь. Я не стану огорчать «моих друзей» и не осмелюсь на то, на что они осмеливались так успешно.

Еще раз повторяю: Ваше письмо меня очень, очень порадовало, и я боюсь, что Вы не поверите этому и не скоро ответите мне. Клянусь Вам, Лика, что без Вас мне скучно.

Чехов – Л. С. Мизиновой.

21 сентября 1898 г. Ялта

Вы, верно, давно забыли о моем существовании, Антон Павлович, и вот я наконец собралась Вам напомнить о нем. Много раз хотелось писать Вам, да ничего не выходило из этого. Интересного рассказать нечего, а писать так, просто, не хотелось – много писем и без моих Вы получаете – я думаю!

Я все думала, что Вы приедете сюда – захотите посмотреть на свои вещи в Художественном театре и на их исполнителей. Оказывается, что Вы и не собираетесь! Жаль – мне так хотелось бы Вас повидать! Машу почти не вижу! – Мы с ней, как она говорит, поменялись ролями – она выезжает и никогда почти не бывает дома – я же нигде не бываю. Вначале бывала часто в Клубе, но потом и там перестала бывать – и там скучно! Смотрела на днях «Чайку»! Говорить о ней самой ничего не буду, – все уже Вам переговорили все! Была я в понедельник, а сегодня суббота, и до сих пор я еще вся под впечатлением ее. Играют все превосходно! Роксанова очень хороша! (Говорят, она совсем иначе играет теперь!) И я не знаю, почему Вы были ею недовольны! Она так трогательна и дает именно ту молодость и свежесть, которая, по-моему, главное в «Чайке»! Может быть, я ничего не понимаю, но на меня она произвела такое хорошее впечатление и я так ревела в театре, как никогда. Вот Станиславский скверен. Впрочем, Вам это все, верно, давно надоело, а я пишу потому, что для меня это еще очень ново! Я в театрах не бываю совсем. Вообще мне кажется, что я живу на свете уже лет сто. И скучно – скучно! <…>

Если напишете, буду страшно рада, хочется о Вас знать, а ни у кого толком ничего не добьешься. Пришлите портрет. Вы ведь обещали мне. Это жульничество! Я Вам прислала из Парижа два, и они украшают я знаю какое помещение, а от Вас не добьешься. Слышите, пришлите. <…>

Ну, прощайте, дайте Вашу лапу и будьте счастливы. Я очень хочу Вас видеть.

Ваша Лика.

Л. С. Мизинова – Чехову. 22 января 1900 г. Москва

Милая Лика, мне писали, что Вы очень пополнели и стали важной, и я никак не ожидал, что Вы вспомните обо мне и напишете. Но Вы вспомнили – и большое Вам спасибо за это, касатка. Вы ничего не пишете о Вашем здоровье; очевидно, оно недурно, и я рад. Надеюсь, что и мама Ваша здорова и что все обстоит благополучно. Я почти здоров; бываю болен, но это нечасто – и только потому, что я уже стар, бациллы же здесь ни при чем. И когда я теперь вижу красивую женщину, то старчески улыбаюсь, опустив нижнюю губу, – и больше ничего. <…>

Лика, мне в Ялте очень скучно. Жизнь моя не идет и не течет, а влачится. Не забывайте обо мне, пишите хотя изредка. В письмах, как и в жизни, Вы очень интересная женщина. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Чехов – Л. С. Мизиновой.

29 января 1900 г. Ялта