Чехов. Жизнь «отдельного человека»

Во взаимных обвинениях выгорали, выцветали слова о чувстве долга. Правда, оба, Павел Егорович и Александр, ударились в мечты, что нынешний студент-математик станет университетским профессором. Они тешили себя, но разным. Сын — иллюзией известности как неким вознаграждением за обиды и унижения, пережитые в детстве и отрочестве. Отец не скрывал естественного расчета: первенец будет оплотом семьи, главным помощником остальным детям, кормильцем родителей.

Однако в первых же письмах Александра домой появились шутливые и серьезные оговорки относительно такой роли и такой чести: «Его благородию Антону Павловичу, как старшему из детей в доме, поклонитесь…»; — «Советую вам взять Николая в Таганрог. Он подлец ничего не делает. <…> Лучше уж пришлите Антона, тот человек работящий и с головой, сам себе уроки найдет»; — «Спасибо большое Антону. Его письма услаждают нас». Александр будто не чувствовал себя старшим, а может, и не хотел быть им в глазах родных. Это первенство, со всеми обязанностями и последствиями, он будто исподволь отдавал брату Антону. Для него даже Николай был обузой.

Павел Егорович едва ли когда рассчитывал на Николая. Дуэты у них получались изредка в домашнем музицировании. Во всем остальном они расходились, не совпадали. Отец не одобрял выбор сына, но согласился. Однако настаивал на Академии художеств в Петербурге: там строгие преподаватели, там нет ежегодной платы. Но в столице Николай был бы совсем один, пришлось бы искать уроки. Он отдавал отчет: жалость матери и снисходительность отца к нему не беспредельны, даже при благополучном течении дел. А в Москве все-таки брат Александр.

Письма Николая домой осенью 1875 года — ответное эхо на послания родителей. Таково, вероятно, было свойство его личности, в которой не ощущалось стержня, но чувствовалось, как легко он настраивался на другого человека. Одни письма, адресованные отцу и матери, казались обращенными только к Евгении Яковлевне: «Вразумите, что мне делать, ведь я ума не приложу, чрез это нездоровится»; — «У меня голова ходором ходит»; — «Я даже заболел от мнений». Почти теми же словами мать писала сыновьям в Москву: «Я так слаба стала от заботы, что едва хожу, если бы здоровье, хоть бы заработала что-ни-будь, да не могу, вчера весь день лежала»; — «Я, как маленькая, в бреду»; — «У меня очень работы много, уморилась, а тут еще морозы такие небывалые в нашей стороне, я руки пообмораживала <…> я очень нескладно и дурно пишу <…> я так обестолковела от забот, не могу лучше».

Другие письма Николая будто подразумевали одного Павла Егоровича: «Я знаю и убежден, что теперь только начинается наша самостоятельная жизнь, вне родительского дома, самостоятельная!» — «Нужно держать ухо востро! <…> Здесь не скажешь „некогда“, а давай сейчас все, что надо. Забудешь, кто напомнит? <…> Все еще испытаю и буду тертый калач». Такая податливость натуры была не опасна, пока Николай находился в семье, но в Москве всё стало зависеть от окружения. Покладистость, мягкость оборачивались зависимостью от того, кто рядом. Родители это чувствовали, но недооценивали последствий. Им мнилось, что он по-прежнему, как в Таганроге, послушен наказам отца и внемлет увещеваниям матери. Однако не возлагали надежд на второго сына как на будущего кормильца. Мать написала той осенью Александру о Николае: «Жаль его, он малодушный».

Но пока еще Павел Егорович рассчитывал на себя, изживал последние иллюзии, что его коммерческая и общественная репутация держится, что кредиторы не подадут векселя к взысканию, что всё обойдется. В редкие минуты мечтательного забвения он благодушествовал, как, например, в сентябрьском письме Александру: «Мы видели, что дети все у нас понятливы в науках, есть толк и способность, вот после вас, Антоша хорош на литературу, Ваня на ремесло, Маша на музыку весьма понятлива, я прихожу в восторг, как она стала скоро ноты разбирать, умиляются ее игрою. <…> Миша, вы его не узнаете, острый мальчик, получает 4 и 5-ть».

Отец семейства полагался на милость Божию («Бог все исполнит по Вашему желанию. <…> Только благодарите его каждый час, молитесь каждый день и просите его. Он все вам даст»). Уповал на благодетелей, которые должны помогать бедствующим, и потому послал сыновьям письмо от И. И. Лободы к знакомому московскому богачу с просьбой оказать вспомоществование бедным студентам. Александр отказался, Николай пошел. Через прислугу ему передали 15 рублей. Впредь от таких походов он зарекся.

* * *

В новый, 1876 год семья Чеховых вступила с тревогой.