Чехов. Жизнь «отдельного человека»

Шаврова продолжила этот диалог: «Едем вместе в Австралию, на Северный полюс или в преисподнюю, куда хотите! Хорошо?» После премьеры «Чайки» она ринулась за Чеховым в Москву. Написала, с каким напряженным интересом слушала пьесу, какое сострадание испытала к действующим лицам. Точно к настоящим живым людям. Об актерах, о публике она не обмолвилась ни словом. Всё лишь о пьесе. Чехов усомнился в ее восторгах, полагая, что «синичка» (так он иногда звал Елену Михайловну) просто утешала его. Однако поблагодарил. Она обиделась и написала 4 ноября: «Актеры, декорации, репетиции и настроение, все это, конечно, очень важно, — но Шекспир, разыгрываемый даже самыми бездарными лицедеями в деревянном сарае, — останется все-таки Шекспиром». На вопрос Чехова, как она поживает, ответила: «Довольно скверно. Я не люблю ныть, но, право же, судьба была ко мне жестока и страшно несправедлива. Ну, да что об этом говорить. Надо только пока возможно держаться над водой и не давать волнам захлестнуть себя, как сказал какой-то философ».

Минувшим летом Шаврова много болела, лечилась и под этим предлогом часто отлучалась в Москву к родным. В Мелихове она не была ни разу. Они встречались в гостинице. Так было и 17 ноября. Она пришла в 7 часов вечера. Свидание затянулось, и потом оба шутили, что виноваты остановившиеся часы.

Наутро Чехов уехал домой. С собой он увез рукопись ее рассказа «Жена Цезаря» (история замужества и разочарования). Множество деталей: облик героини; манеры и портрет мужа, выходца из аристократического рода, делающего чиновничью карьеру; бытовые подробности; окружение героев — выдавало автобиографичность повествования. Завершалось оно адюльтером. Скуку своей петербургской жизни, подчиненной принятому порядку вещей, героиня развеяла изменой. При этом она не собиралась оставлять мужа, разрушать свой мирок, такой теплый, уютный: «Ломать свою с таким трудом налаженную жизнь? Уезжать куда-то? Вести бродячую жизнь для чего-то? И находиться в двусмысленном положении разводки, хотя бы и короткое время? И зачем все это? Ради чего? Когда все может так прекрасно устроиться без треска, скандала и неприятностей».

Рассказ вызывал в памяти роман Толстого «Анна Каренина». Но градус переживаний героини, финал истории, ощутимая ирония обнаруживали увлечение автора современной французской поэзией. Эти «цветы зла» взрастали в уголке столичной квартиры, описанном в рассказе: «Там горела большая лампа под светло-желтым абажуром, стоял рояль, было много цветов, книг и журналов, а на мольберте начатый этюд углем. Здесь было тепло, светло и уютно, а главное — не было того строгого мертвящего порядка как во всех остальных комнатах».

Шаврова признавала свое дилетантство. Говорила о себе — «автор не печатных произведений», «волонтер». Шутила, что с литературой ее связывали только письма Чехова. Но иногда «синичка» пыталась вторгнуться в неведомые ей сферы (психиатрия), писать «во вкусе Достоевского», рассуждать в духе почитаемого ею Шопенгауэра, подражать любимому Бодлеру. Тогда Чехов дружески ставил ее на место: «Вам прекрасно удаются „благородная бедность“ и девицы»; — «По-моему, надо пройти все ступени, прежде чем стать литературной графиней. Не стыдитесь быть титулярной советницей в салопе, пьющей по утрам вместо кофе — кофейную гущу. Бейте ворону — сороку, добьетесь до бела лебедя». Но и в кругу своих тем, как настаивал Чехов, надо шлифовать, отделывать: «Пишите без конца, а то Вы всё будете начинающей». Не раз он советовал ей попробовать себя в романе. Она старалась, но ей не хватало смелости и потребности в сочинительстве. Могла писать, но могла и не писать. Хотела стать актрисой, но не ушла на сцену, как ее сестра. В общем — «а на мольберте начатый этюд углем», невольная пародия на собственное дилетантство.

Догадывалась ли Мизинова о тайных свиданиях Чехова с Шавровой? Чувствовала ли, что ее отношения с ним догорели? Судя по письмам, понимала, что не просто так Чехов иногда не извещал о своем приезде в Москву и предпочитал встречаться с ней в компании. Она тоже теперь считала за лучшее приезжать в Мелихово с кем-то, заодно. 26 декабря Лидия Стахиевна написала Чехову: «Благодарю Вас за то, что были в Москве и не захотели меня видеть! Не знаю, как это понимать, а потому боюсь ехать в Мелихово на Новый год, чтобы своим присутствием не испортить Вам праздника. 30-го утром я буду в Москве и желала бы получить от Вас письмо, что могу спокойно приехать, не сделавши Вам этим неприятного».

Вероятно, речь шла о кратковременном приезде Чехова в Москву 20–21 декабря, когда он побывал в мастерской Левитана. До него дошли слухи, что Исаак Ильич очень болен. К тому же его звал повидаться Шехтель. Вместе они были в мастерской у друга. Чехов записал после встречи: «У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни».