Чехов. Жизнь «отдельного человека»

В этот же день Чехов написал Суворину: «Новостей нет, или есть, но неинтересные или печальные. Много говорят о чуме и войне, о том, что синод и министерство просвещения сливаются воедино. Художник Левитан (пейзажист), по-видимому, скоро умрет. У него расширение аорты. А мне не везет. Я написал повесть из мужицкой жизни, но говорят, что она не цензурна и что придется сократить ее наполовину. Значит, опять убытки».

«Значит, опять убытки» — это ироническая автоцитата из рассказа «Скрипка Ротшильда». Невеселые слова, будто бросившие тень на судьбу новой повести. Но главное в эти дни — судьба Левитана. 4 марта Чехов приехал на один день в Москву и потом рассказал Шехтелю: «Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует».

С этого времени странным образом многие встречи, дела, планы Чехова срывались, разлаживались — словно что-то нарушилось в течении его жизни. Так, 4 марта он назначил свидание Шавровой в ресторане «Славянский базар», в час дня. Но она получила его письмо в половине третьего. Послала записку в редакцию «Русской мысли», поехала в ресторан, посмотрела сверху, не увидела Чехова. Потом заехала на всякий случай в «Большую Московскую» оставила визитку. Нигде не нашла и написала в Мелихово: «Как мне обидно, Cher mâitre, если бы Вы знали! Мне так хотелось видеть Вас, и я так ждала Вашего письма и приезда. В эту субботу, самое позднее в воскресенье, я должна уехать. Больше нельзя оставаться. Прощайте, Cher mâitre, будьте здоровы и счастливы».

Чехов написал ей 6 марта, что не верит в неисправность почты. Елена Михайловна получила и это письмо в 3 часа пополудни. На его предложение сыграть еще один спектакль в Серпухове ответила полным согласием: «Для репетиций я приеду в Москву, остановлюсь в „Лоскутной“ и Вы придете ко мне пить чай. Непременно дайте мне знать, когда будете в Петербурге и где остановитесь. Если не захотите приехать ко мне, то и не надо. Я приеду к Вам. Видите, как это просто <…> не надо никаких счетов и визитов. <…> Приезжайте в Петербург и не женитесь. Послушайтесь совета опытной женщины. До свидания. Напишите в Петербург».

Не состоялась и встреча с Комиссаржевской. Вера Федоровна спрашивала в конце февраля: «Когда же Вы приедете? Мне ужасно хочется Вас повидать и поговорить с Вами о многом». Чехов собирался в Петербург. Еще в январе говорил Суворину: «Отлучиться трудно, но всё же до весны мне придется побывать в Петербурге по очень важному делу — важному прежде всего для меня». В начале марта повторил, что ему надо в Петербург, где «придется хлопотать по одному делу».

Однако не уточнял, что за дело у него в Петербурге. Речь могла идти о газете, о чем Суворин знал от Чехова и от Щеглова. 15 октября 1896 года он записал в дневнике: «Сегодня Чехов говорил Щеглову: „Спросите Соловьева, разрешит он мне газету или нет?“». Соловьев в то время был «главным цензором», то есть возглавлял Главное управление по делам печати. В марте 1897 года, после встречи с Щегловым, Суворин высказался в дневнике обстоятельнее: «Он говорил <…> по поводу того, что Чехов хочет издавать газету вместе с Гольцевым. Чехову всего лучше издавать газету одному. Он человек оригинальный, своеобразный, к партиям не принадлежащий, а потому ему есть что сказать. Они вдвоем не уживутся. Разве Гольцев совсем стушуется. Иначе все будут обращаться к Чехову, и это породит ревность у Гольцева. Я того же мнения. Гольцев слишком ничтожный человек, чтоб иметь право сидеть на крыле такого орла, как Чехов».

Сближение Чехова с редакцией «Русской мысли», появление в этом журнале почти всех повестей и рассказов Чехова последних лет, несомненно, задевали Суворина. Намерение Чехова издавать газету да еще с ненавистным Алексею Сергеевичу человеком, могло вызвать профессиональную ревность. Так что у Чехова были основания не уточнять, какое важное дело влекло его в Петербург. Но действительно ли он думал о газете? Осенью 1896 года он упомянул об этом как-то вскользь и неопределенно в письме Александру: «Ходят слухи, что я буду издавать в Москве свою газету».

Судя по письмам Гольцева, о газете мечтал именно он. В канун 1897 года, поздравляя Чехова, он нетерпеливо спрашивал: «А в Петербург поедешь? Надо, надо хлопотать о газете. Мне страшно ее хочется». В январе нового, наступившего года он опять торопил Чехова: «Когда в Москву и в Петербург?» Гольцев явно нажимал на Чехова, видимо, понимая, что известному писателю скорее разрешат новое издание, чем ему, главе журнала с предварительной цензурой. Но кроме сильного личного желания и официального разрешения для издания газеты нужны деньги. Их у Гольцева и Чехова не было. Они, вероятно, рассчитывали на кого-то с капиталами. Это скрыто подтверждала запись в дневнике Чехова от 15 февраля: «Блины у Солдатенкова. Были только я и Гольцев. Много хороших картин, но почти все они дурно повешены. После блинов поехали к Левитану, у которого Солдатенков купил картину и два этюда за 1100 р.».