Чехов. Жизнь «отдельного человека»

Наверно, эта новость не осталась секретом для всего театра. Книппер словно спешила оповестить свое окружение, обозначить свое новое положение в театре, в глазах родных и знакомых. Ей исполнялось 32 года. Дочь прусского подданного, инженера-директора кононовских технических заведений в Вятской и Саратовской губерниях, она окончила курс в Московской частной женской гимназии и в 1885 году сдала экзамен на звание домашней учительницы — как Мария Павловна, как многие ее современницы. Семейная катастрофа не сломила ее, а будто подхлестнула. Эти драматические события остались в намеках окружающих, в неясных слухах: будто бы самоубийство отца и отказ семейства Гончаровых (тех самых, с Полотняного завода), с которыми дружила семья Книпперов, видеть в Ольге избранницу их сына.

С немецким упорством она отстаивала свою самостоятельность, свой выбор профессии, образ жизни, круг знакомств. Умная, наделенная сильным характером, она знала, чего хочет, и добивалась своего. Не злая, не коварная, не завистливая, Ольга Леонардовна держалась в училище, потом в театре своими внутренними правилами. Главное из них: при всех обстоятельствах не терять лица, сохранять чувство меры и юмора. Замеченная и выделенная еще в училище своим учителем Немировичем, она сразу заняла в театре заметное место. О ее даровании Немирович говорил в 1898 году: «определенна», то есть не склонна к романтическому, мелодраматическому, тем более — к символистскому репертуару. Он полагал, что она «еще возьмет свое», что не перегорит на двух-трех ролях, а будет осваивать актерское мастерство спокойно. В ролях, подходящих ее темпераменту и задаткам, внешним данным. Немирович ценил в ней стремление к безупречному исполнению.

Она казалась на сцене умной, интересной актрисой. Совсем иного склада, чем те, кого хорошо знал Чехов, — Комиссаржевская, Савина, Ермолова, Стрепетова, Яворская. В ней в эти годы, по свидетельствам современников, ощущались физическое здоровье, душевное равновесие, «осмысленное» сияние глаз. И надежность, остро необходимая молодому театру на первых порах. То есть терпение, выносливость, готовность всецело принадлежать делу. Художественный театр в те годы укреплял свое материальное основание, вырабатывал внутренний распорядок, формировал труппу и репертуар. В 1900 году Немирович объяснял, что у них «дорога отличная» только для очень терпеливых людей: «Может пройти год, два, три — и актриса всё будет в тени. <…> Специально же для актеров ставить что-нибудь мы не будем. Решили это бесповоротно».

Но возраст, конкуренция… Ждать годы? Уходить в другой театр? Ехать в провинцию? Вероятно, для Книппер вопрос стоял иначе: только здесь, в этом театре, где к ней пришел успех, где ей покровительствовал учитель, где она ко двору со своим дарованием. Поэтому сама попросила попробовать ее на роль Купавы («Снегурочка»), И, конечно, не скрывала, что рассчитывает на роль в новой пьесе Чехова. Одно название «Три сестры» обещало многое.

Книппер опоздала к началу репетиций, но привезла надежду, что Чехов напишет пьесу к 1 сентября.

После ее отъезда из Ялты возобновилась переписка, ставшая не сокровенным, а скорее житейским дневником Чехова. За время, оставшееся до конца года, Чехов написал Книппер более тридцати писем. Такого обилия посланий не выпадало даже на долю тех, кому ранее он писал чаще других, то есть сестре и Суворину.

Никому Чехов дотоле, не то что женщинам, но и приятелям, не рассказывал о себе так откровенно: «борода седеет»; «страшно лезут волосы»; желудок «протестует»; «денег выходит чертовски много». Так, наверно, пишут мужья состарившимся вместе с ними женам. Чехов же адресовал свои жалобы и подробности красивой, здоровой, подчеркнуто подтянутой молодой женщине. Он словно скрыто предупреждал ее, за кого она так стремится замуж.

Действительно, даже с прошлого года Чехов заметно изменился внешне: борода сильно поредела и поседела; складки над переносицей и морщины под глазами стали еще глубже. Выражение глаз — еще напряженнее. Он выглядел старше своих сорока лет. Элегантные костюмы не могли скрыть нездоровой худобы.

Еще недавно Чехов называл главной причиной своей скуки ялтинское окружение, одиночество. Теперь он писал Книппер: «Милая, славная <…> думаю о тебе, мечтаю и скучаю оттого, что тебя здесь нет»; — «Без тебя я повешусь»; — «Мне без тебя адски скучно»; — «Журавль скучает. Я тебя люблю»; — «Милая моя Оля, ангел мой, мне очень, очень, очень скучно без тебя»; — «Страшно скучаю. Понимаешь?»