Чехов. Жизнь «отдельного человека»

Пустоту «трескучей» роли и житейскую суету из-за нее Книппер вольно и невольно скрывала глубокомысленными рассуждениями: «Ах, как мне все надоело! Всё, всё. Где же настоящая жизнь, Антон? Живешь так, что ни себе, ни людям. Никакого удовлетворения ни в чем. <…> Жизнь такая огромная, такая широкая, такая красивая, — а вертишься на каком-то пятачке и ничего ровно не понимаешь в жизни, все проходит мимо, и только в редкие минуты почувствуешь глубину и величие жизни». Это философствование жены Чехов называл «хандрой» и не советовал увлекаться: «Когда ты хандришь, то становишься старой, тусклой, а когда весела или обыкновенна, то ты ангел. Поэтому будь всегда весела».

Кажется, никогда более он не звал так жену в Ялту, как в ноябре — декабре 1901 года. В последних декабрьских письмах повторял: «Ах, как ты нужна мне, если б ты знала! Как ты мне нужна! Плохо, плохо без жены!»; — «Одного мне не хватает — жены!»; — «Без тебя трудновато жить. Особенно такому мужчине, как твой муж. Я очень люблю тебя, дуся, очень»; — «Скучно без тебя. Завтра нарочно лягу в 9 час. вечера, чтобы не встречать Нового года. Тебя нет, значит, ничего нет и ничего мне не нужно».

Она же повторяла свое, привычное. В рассказы о праздничных обедах, чаепитиях с родными, прогулках, ресторанах вклинивались три главные темы. Одна — это сочувствие Немировичу: «Вчера заезжал Владимир Иванович, я с ним много говорила о пьесе. Ему, верно, очень нехорошо на душе, но он сдержанный и не показывает виду. <…> Написал бы ты ему»; — «Заезжал ненадолго Влад. Ив. Послезавтра он уезжает. Он скверно выглядит, кашляет, хрипит, болело ухо, вся голова простужена»; — «Немирович на днях уезжает за границу недели на три». Вторая тема — новая пьеса Чехова: «А ты надумывай комедию, да хорошую, чтоб черт коромыслом ходил. Я в труппе сказала, и все подхватили, галдят и жаждут»; — «С наступающим Новым годом! Целую тебя, дорогой мой, любовь моя, поэт мой. А о комедии думаешь?»; — «Антончик мой, а ты примешься за работу? Ну, сделай маленькое усилие, ведь время скорее полетит, если будешь писать, правда? Ты что-то хорошее, изящное напишешь, я это чувствую, т. е. изящное по форме. Меня это все уже волнует. Ведь ты мне близок стал. Ты это понимаешь?»

Что же до главного сюжета переписки осенью и зимой 1901 года — приезда Книппер в Ялту, — то и в эти последние декабрьские дни он оставался мифом, который она творила для того, кого называла «мифическим мужем»: «Даю тебе слово, что это последний год так, дорогой мой! Я сделаю все, чтоб сделать твою жизнь приятною, теплою, не одинокою, и ты увидишь, тебе будет хорошо со мной, и ты будешь писать, работать». Она жаловалась в этом письме от 23 декабря: «Ни любви, ни ласки вокруг меня, а так жить я не могу». Опять печалилась: «Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах, Антон, Антон… Что же дальше будет?!»

26 декабря она получила письмо от золовки, поведавшей, как «выглядит» Чехов: «Антоша был очень болен, сильно похудел и побледнел, теперь ходит с компрессом». Мария Павловна передала свой разговор с Альтшуллером: «Указывает он на то, что кто-нибудь из нас должен быть около него, т. к. он капризничает с матерью. Часто ничего не ест. <…> Говорил Альтшуллер серьезно, отчеканивая каждое слово. Я сначала перетрусила, решила не уезжать, но потом, увидевши, что дело идет на поправку <…> продумала такую комбинацию».

Какую? Очень простую: нанять кухарку, потом Ольге Леонардовне навестить мужа. Ибо, по мнению Марии Павловны, «Альтшуллер преувеличивает свои опасения. Бог даст, все обойдется <…>. Ты успокойся, не волнуйся, желаю тебе блестяще провести свою роль сегодня».

Ольга Леонардовна ответила ей в этот же день, 26 декабря, что ревет «как дура», что не знает, как поступить: «Сегодня же буду просить об отпуске, а если не дадут, способна бросить все и удрать. Ничего не знаю. <…> Не по силам себе я жизнь устраиваю. Надо что-то делать, на что-то решиться. <…> Я знаю, что мне надо забыть о своей личной жизни, совсем забыть. Это и будет, но это так трудно сразу. <…> Я все реву и реву».

Она переговорила с Немировичем. Тот пообещал что-нибудь устроить в конце января, не ранее, а Станиславский на просьбу об отпуске будто бы ответил утешением, мол, оно лучше, что Чехов и Книппер врозь, ибо обыкновенная совместная жизнь могла бы быть, как когда-то было у них с женой, «сухая и невозможная».