Чекист

Откуда-то появился отец Таи Иван Сергеевич. В руках, защищенных толстыми черными рукавицами, он нес ковшик на длинном ухвате. Подойдя к Николаю Федоровичу, присел на корточки и стал лить огненную жидкость тонкой струйкой прямо на землю. Митя видел, как отец тоже присел, пристально вглядываясь в алую струйку, и все вокруг вытянули шеи и замерли. Лужица металла стала темнеть, по ней заметались голубые искорки. Отец поднял голову, оглядел всех и улыбнулся. И вокруг заулыбались.

— Пойдет! — сказал отец.

Сверху в чан с гулким шорохом упала широкая струя расплавленного металла. Взметнулась туча искр. Люди, весело переговариваясь, стали расходиться. Чан плавно и величественно поплыл в воздухе над сделанными в земляном полу формами.

Внезапно затрепетал тревожный, прерывистый гудок.

Тот самый детина, которого бранил отец, крикнул:

— Бросай работу! Выходи!

Он помахал в воздухе листовкой и первый пошел к выходу. Ворота растворились, открывая кусок яркого синего неба. Люди по-деловому собирались, не забывая прибрать инструмент, вытирая руки, спокойно переговариваясь.

Едва раздался гудок, отец беспокойно поглядел по сторонам, насупился и, с силой ткнув ногой какой-то ящик, сел на него. Рабочие, проходя мимо, приветливо прощались, снимая шапки, словно окончен обычный трудовой день. Но отец не отвечал, отвернувшись, обиженно и сердито шмыгая носом. Цех опустел. Только несколько человек осталось у работающей печи. Отец упрямо продолжал сидеть, сердито уставившись в землю. И был он так беспомощен, что Мите захотелось подойти к нему и утешить. Но гул голосов снаружи стал нарастать, и Митя вслед за всеми выбрался из цеха.

Двор перед главной конторой был заполнен рабочими. Стояли группами, сдержанно, вполголоса разговаривая. У многих в руках белели листовки с требованиями к администрации.

Тимоши и Саши поблизости не было видно. Митя сообразил, что найдет их, когда они кинут листовки, и стал наблюдать происходящее.

У крыльца тесной группой стояли инженеры и другое техническое начальство. Вышел Глуховцев. Белое полное лицо его было невозмутимо. Он кашлянул, ногтем мизинца провел по усикам и в наступившей тишине, почти не повышая голоса, спросил:

— Чем вы недовольны? Пусть объяснят ваши представители.

Из толпы выделилась небольшая группа, поднялась на крыльцо. Митя узнал среди них Ивана Сергеевича и Баска. Басок громко, раскатисто сказал:

— Недовольны обманом. Зарплату обещали повысить — обманули.

Глуховцев заиграл левой бровью.

— Вы что, хотите объяснения?

— Требуем! — отрубил Басок.

Глуховцев пожал плечами и вежливо ответил:

— Правление подсчитало, что из-за частых перебоев, волнений и стачек доходы Общества резко сократились и для повышения заработной платы никаких средств нет. Вы удовлетворены?

— Да вы что, издеваетесь? — загремел Басок.

Но приземистый человек с черными густыми усами, в картузе и сапогах, легонько отодвинул его в сторону, выступил вперед и, протягивая Глуховцеву лист бумаги, спокойно, негромко сказал:

— Незачем шуметь. Вот наши требования.

Над толпой взметнулся фонтан листовок. Митя рванулся туда, надеясь увидеть своих. Но пачки листовок стали взлетать то тут, то там — повсюду. Своих было очень много!

Глуховцев быстро пробежал листок глазами, оглядел толпу — целое море голов, — слегка побледнев, крикнул:

— Мы изучим просьбу! Ответ — завтра! — И, кивнув инженерам: — Пойдемте, господа! — быстро ушел в дом.

Даже и митинга-то никакого не было. Все произошло просто, по-деловому, даже буднично — и от того особенно внушительно.

В этот день Митя был так радостно настроен, что не удержался от шалости. На последнем уроке — закона божия, когда худой, изможденный, как дервиш, и злой отец Гермоген говорил о влиянии бога на человеческое сознание, Митя мгновенно сочинил четверостишие и пустил по классу. Отец Гермоген перехватил записку и, предвкушая удовольствие, велел рыжему забитому Юнусову, безропотно выполняющему все, что прикажут, прочесть записку вслух. Гермоген был злобно, язвительно остроумен и бравировал умением сымпровизировать издевательство по любому поводу. Чтобы подчеркнуть свое презрение к Медведеву, он даже не заглянул в записку, готовясь сразить его убийственной остротой.

Юнусов встал и скрипучим голосом, монотонно, как молитву, прочитал:

Наш святейший Гермоген
Начал принимать пурген,
Потому что божий глас
В нем почти совсем угас.

Класс застонал. Мгновение еще отец Гермоген кривил в насильственной улыбке черные тонкие губы, пытаясь съязвить. Но не смог выдавить ни слова и наконец, зашипев, выскочил из класса.

К счастью, прозвенел звонок.

На другое утро перед уроками в класс вошел директор. Насупив мохнатые черные брови и ни на кого не глядя, тихо сказал:

— Медведев, передайте родителям, что я прошу их немедленно прийти ко мне.

Он постоял, подождал, пока Митя соберется и уйдет, молча оглядел вытянувшихся учеников и вышел.

Дома мать так и ахнула, позвала отца.

Тот накричал:

— Доиграешься! Выгонят! Неучем помрешь! — и сейчас же ушел в гимназию.

Мать причитала: