Чекистские будни

«Фашисты заживо похоронили нас на глубине 45–50 метров… — пишет в своей документальной повести «Мы на своей земле» Г. Марцышек — одна из участников этого беспримерного сражения подземного гарнизона. — Расчищать воздушник было трудно. Фонари чадили, гасли. На расстоянии метра люди не видели друг друга. Они задыхались, надрывно кашляли, падали, ползком тащили в забои и штреки землю и камни, расчищая колодец. Руки распухли и кровоточили, глаза слезились…»

Положение создалось критическое. Обитатели катакомб жили в кромешной тьме, одежда была изодрана в клочья, обувь пришла в полную негодность, дневной рацион состоял из ста граммов хлеба, какого-то месива из полусгнившей свеклы и нескольких горстей отрубей. Наверху, в городе, обстановка тоже крайне обострилась. Озверевшие оккупанты учиняли там жестокие расправы. За каждого румынского солдата, убитого подпольщиками, комендатура грозила уничтожить 500 коммунистов. И тем не менее советские патриоты продолжали борьбу.

8 февраля 1942 года Павел Бадаев и связная Тамара Межигурская, обманув фашистов, блокировавших все выходы из катакомб, ушли в город выполнять очередное боевое задание. Им предстояло также выяснить, почему бездействует наружный отряд под командованием Федоровича. От него давно не поступало никаких сведений.

Три дня товарищи ждали их возвращения, но так и не дождались. На разведку пошла другая связная — Тамара Шестакова. И она не вернулась. Не вернулся в отряд и боевой вожак юных разведчиков шестнадцатилетний Яша Гордиенко. Все они, как оказалось, были схвачены фашистами на конспиративной квартире. Выдал их переметнувшийся на сторону врага Федорович. Впоследствии этого предателя и его хозяев настигло заслуженное возмездие советского народа.

Я смотрю на пожелтевшую фотографию, найденную после бегства оккупантов из Одессы. Она была сделана кем-то из фашистских палачей во дворе тюрьмы перед расстрелом патриотов. На снимке трое: в центре — закованный в кандалы Владимир Молодцов, возле него две его ближайшие соратницы — связные Межигурская и Шестакова. Лица их серьезны, на них нет и тени страха и уныния. А Тамара Шестакова даже чуть-чуть улыбается, положив правую руку на воротник пальто. Чему это она? Может быть, тому, что, уходя из жизни, оставляет на земле частичку себя — крошечную дочурку, родившуюся в тюремной камере? Недолго длилось ее материнское счастье — всего три месяца. Но эти девяносто дней были до краев заполнены светом, радостью общения с маленьким родным существом…

Создание исполненного долга перед своим народом, перед Родиной делало этих людей мужественными и стойкими. Никакие лишения, никакие пытки не смогли сломить их волю, поколебать их уверенность в грядущей победе над фашизмом. Когда на суде председательствующий, зачитав приговор, обратился к Молодцову-Бадаеву с предложением подать прошение о помиловании, тот гневно воскликнул: «Мы на своей земле и у врагов пощады просить не будем!

Это вы должны просить у нас пощады за то, что ворвались в чужой дом и принесли с собой невыносимые страдания нашим людям!» Так они и встретили смерть, не склонив головы, смело глядя на черные дула направленных на них автоматов.

Ничего не добились оккупанты и от Яши Гордиенко — шестнадцатилетнего начальника молодежной десятки, храброго разведчика, выполнявшего нередко особо сложные поручения Бадаева. На казнь он шел в своей неизменной кубанке. Шутники в отряде уверяли, что Яша не снимает ее даже тогда, когда спит. Часто мелькала эта кубанка на Пересыпи или на Молдаванке, где юный подпольщик собирал важную для нашего командования информацию, которую затем передавали по рации в Москву. В ней же он преследовал какого-нибудь предателя, чтобы рассчитаться с ним за измену Родине. Одного из таких подонков он настиг днем в самом центре города, причем вышел из этой рискованнейшей операции целым и невредимым.

До нас дошло письмо Яши, адресованное родителям. Нельзя без волнения читать эти торопливые строки, написанные незадолго до казни, нельзя не поражаться силе духа, мужеству, большому человеческому достоинству, звучащим в них.

«…Исполнился ровно месяц со дня зачтения приговора. Мой срок истекает, помилования не жду. Эти турки (так он называл румынских фашистов.-Д. Ф.) отлично знают, что я из себя представляю. На следствии я вел себя спокойно. Я отнекивался — меня повели бить. Три раза водили и били. На протяжении 4–5 часов. Били резиной, опутанной тонкой проволокой, грабовой доской метра полтора, по жилам на руках — железной палкой. За это время я три раза терял сознание. Никакие пытки не вырвали фамилий… Я водил ребят на дело, я собирал сведения, я готовился взорвать дом, где были немцы, но мне помешали. Жаль, что я не успел…

Достаньте мои документы — они закопаны в землю, в сарае. Там лежит мой комсомольский билет, фотографии друзей и подруг. Есть там наши клятвы в вечной дружбе… Эх, славные были ребята!.. Я не боюсь смерти… Прошу только не забывать нас и отомстить провокаторам.

Целую вас всех крепко-крепко. Не падайте духом. Наше дело все равно победит, победа будет за нами».