Чекисты Рассказывают...

— Вы так много знаете, — удивилась Елена.

— То есть маленькое преувеличение. Я имею скромный багаж знаний. Но я много читал о России, люблю ее писателей.

— Кто из них вам больше всего по душе? — спросила Елена.

— Из всех русских писателей, которых у вас называют классиками, я больше всего люблю Толстого. Океан мудрости.

От Толстого Эрнст Карлович как-то незаметно перешел к современной русской литературе, но аспиранты разговора не поддержали. Они что-то нежно нашептывали друг другу. А Зильбер тихо сказал Марине:

— У нас очень популярны русские интеллигенты- иравдолюбцы.

— Оригинально. Интеллигенты-правдолюбцы. Кто же у вас ходит в правдолюбцах?

Эрнст Карлович назвал несколько фамилий и, между прочим, фамилию того самого поэта, который, по словам Николая Бахарева, числился в его друзьях.

— Любопытное совпадение. Молодой человек, с которым я вчера была в ресторане, сам поэт и друг того поэта, которого вы назвали…

— То есть приятное совпадение. Я имею просьбу вашего папы, если это не затруднит вас, привезти ему для книги что-нибудь любопытное из жизни современных советских писателей. Господину Эрхарду будет очень приятно, если я смогу ему передать своп личные впечатления от встречи с русскими литераторами. Я буду иметь бесконечную благодарность вам, если вы познакомите меня со своим другом.

Марина пристально посмотрела на иностранца:

— Что же, пожалуй. Почему бы и нет, — однако голос ее звучал не очень уверенно. Уже поднимаясь из-за стола она сказала: — Я хочу напомнить вам, господин Зильбер, про обещанную газету. Мне будет интересно прочесть эту статью.

— Да, да. Конечно. Обязательно. Я буду просить прощения за свою забывчивость. Как видите, у меня не такая хорошая память. Приготовил для вас эту газету и в последний момент оставил ее в номере.

На улице уже темнело, когда Зильбер с Мариной поднялись из-за стола.

Сергей и Елена ушли несколько раньше…

Все, что докладывал подполковнику Николай Бахарев, все, что сообщали оперативные сотрудники, казалось, неопровержимо свидетельствовало: разгадка «Доб-1» — в семье доктора Васильевой-Эрхард. Надо лишь точно установить — мама или дочка? Или вместе? И все же подполковник Птицын волновался: не идет ли он по ложному следу?

Казалось, клубок начинает разматываться. Птицын внимательно слушает сообщение Серго и Елены. Иностранца интересует настроение студенчества, отношение молодежи к некоторым явлениям жизни и литературы. Зиль- бор как бы вскользь заметил, что в западной печати появилось сообщение о каких-то рукописных журналах. Марину просил познакомить с «литератором». И поручение отца. И эта, пока неизвестная им газета с какой-то неизвестной статьей, так заинтересовавшей девушку. И вообще сам факт вторичной встречи с Зильбером. Серго, резюмируя свои впечатления, говорит: «Зильбер пока еще прощупывает настроение Марины, но, кажется, намерен кое-что поручить ей». И Птицын, прослушав сообщение о беседе Зильбер а с Мариной в Архангельском, склонен согласиться с Серго.

Бахарев в общем-то придерживается того же мнения. И все же он спрашивает:

— Неужели Зильбер только затем и приехал? Думаешь, что это основное его задание? Или, так сказать, попутно, — спрашивает Николай.

— Вот и меня это смущает…

Птицыну тоже неясно, зачем пожаловал гость? «И вообще, где доказательство того, что он имеет какое-то задание? Разве уже начисто исключена самая простая ситуация: физик Зильбер приехал в качестве туриста, встречался со своими коллегами в институте, занимающемся проблемами радиоэлектроники (это предусматривается программой пребывания гостя в СССР), и, выполняя просьбу друга, повидал его дочь, передал ей сувенир. История с кольцом? Ну и что же? Она не хотела афишировать подарок отца и тогда, в ресторане, сняла кольцо. Может, и от матери скрыла». Так Птицын вел трудный разговор с самим собой, будто не было в комнате его помощников.

И вдруг неожиданный вопрос.

— Серго, вы можете назвать какую-нибудь характерную примету этого физика?

— Конечно! Когда он фужер с вином поднимал, держал его двумя пальцами: большим и средним. На указательном заметен вывих последней фаланги. Ноготь чуть влево свернут…

Птицын вышел из-за стола.

— Это точно? На указательном?

— Точно.

— Отлично. Благодарю. Не угодно ли кофейку? Вон там, в углу, чашки и кофейник. Не хотите? Как угодно. А я побалуюсь.

Птицын налил чашку кофе, отхлебнул с удовольстви- см: этот напиток он принимал благоговейно и над кофеваркой буквально священнодействовал.

— Считайте себя свободными, товарищи. Впрочем нет, ты, Бахарев, подожди моего звонка у себя в кабинете. Скоро принесут последнее сообщение Ландыша.

Бахарев собрался уходить. Птицын посмотрел в его сторону и заметил недовольство на лице:

— Почему насупился? Какая трагедия свершилась?

— Никакой трагедии. Обычное многосложное сплетение обстоятельств.

— Туману не напускай; Вижу же, не слепой. В чем дело? Говори по совести: ты уверен, что это от Марины нить к тайнику тянется?

Нет, не уверен.

— Почему?