Чекисты рассказывают...

Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. Не торопясь, на крыльцо вышел старик. Он был высок и чуть сутулился. Седые волосы свисали на глаза.

— Кто такие будете, добрые люди?

Не отвечая старику, Галушкин спросил:

— Оккупанты в деревне есть?

— Нету, сынок, у нас германцев.

— А сволочей из местных у вас много?

— Каких это сволочей?

— Не знаешь, папаша? Тех, кто с оккупантами якшается.

— А бог их знает, сынок. Мы люди мирные, — смущенно забормотал старик и переступил с ноги на ногу.

— Мы партизаны. Нам нужны продукты. Помоги нам, отец.

Старик недоверчиво посмотрел на него, кашлянул, чуть отступил.

— Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.

Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза, наклонившая огромную крону над домом. Крупные капли гулко забарабанили по дощатой крыше крыльца. Старик торопливо перекрестился, забормотал что-то. Пошел в избу. Галушкин последовал за ним.

— Послушай, отец, мы не одни. С нами раненый товарищ.

— Ишь ты? — удивился старик, оборачиваясь, но тут же добавил: — Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.

— Спасибо, папаша! — поблагодарили и другие партизаны.

После хорошего приема у всех как-то легко и радостно стало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.

В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака вылупленные глаза какого-то святого угодника с хилой бородкой. Пучки засушенных трав лежали на божнице.

— Ну ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! — зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.

Маркин зашептал что-то в ответ, но шапку все же снял, Галушкин глянул на них строго, сунул Маркину кулак в бок. Потом послал Правдина за остальными.

В комнате вкусно пахло едой. Женщины поднялись из-за стола, поклонились. Та, что была в городском платье, как-то испуганно посмотрела на партизан, шагнула им навстречу, протянула руку, хотела что-то сказать. Но хозяин грубо оборвал ее и тут же выпроводил ее и остальных в другую комнату. «Да, она не здешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», — снова мелькнула у Галушкина мысль.

Вскоре принесли Николая. Старик сам убрал со стола, потом пригласил за него партизан. Но они не сели за стол, пока не перевязали и не обмыли раненого.

Когда закончили перевязку, поужинали и закурили хозяйского самосаду, всем захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им Придется спать, но это их мало смущало. Главное — они были сыты и в тепле, а на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.

— Вот тут, товарищи, располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, — предложил старик, заметив, что они разомлели и стали клевать носами.

Борис подошел к окну, отодвинул мешковину, глянул через запотевшее стекло. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке — ничего не видно и не слышно».

Со двора доносился шум дождя, ветер хлопал неприкрытой дверью.

Действительно, как ни хорошо было под крышей, но чувство тревоги не покидало Галушкина. Оно шевелилось у него где-то под ложечкой и заставляло еще и еще раз изучающе поглядывать на хозяина.

— Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять.

— На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! — с нескрываемой радостью согласился хозяин.

Он надел треух, снял с гвоздя «летучую мышь», взял на загнетке спички.

Ребята стали собираться.

— Ну, пойдемте, товарищи. Дождик, видать, поубавился.

Хозяин поднял фонарь, стал у двери и услужливо светил партизанам, пока они выносили Николая.

В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло залежалым сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позванивая цепью. «Да, удалось старику кое-что утаить от фрицев. Богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни», — подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил:

— Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю и принесу, как в дорогу станете собираться, — он помолчал, потрогал бороду. — Бывалоча в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.

Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.

— Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видал такой роскоши! — заговорил Щербаков, сбрасывая с сеновала сено. — Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!

— А где ж тебе можно было ее увидеть? В своей несчастной жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? — спросил Маркин.

Но Щербаков уже не слышал его, он старательно ворошил сено, громко чихал от пыли, смеялся.

— Ребята, что вы делаете? Зачем вам столько сена? — остановил Галушкин товарищей. — Это же корм, а вы...

— Ничего, ничего. Оно и опосля этого пойдет скотине. Нехай уж поспят хорошенько. Разве ж для вас чего жалко?