Чекисты рассказывают. Книга 3-я

— Раза два приходили. «Вы, говорит, пассивничаете, Бочаров, балласт в НТС, зачем же к нам вступали?» Разозлился я — тут и без них тошно, никак концы с концами не сведешь — и отвечаю напрямик: «Вступил я к вам в плену, по зелености своей, обижен был на Советскую власть за то, что в тюрьму меня посадила. Хотя, если по-настоящему разобраться, пожалуй, и правильно сделала: не воруй народные деньги, не вспарывай, медвежатник, банковских сейфов!.. Что же касается моей пассивности, говорю, не я один такой, к примеру, все мои здешние знакомые не больно прытки. Если, скажем, выпадет случаи, на дармовщинку пожрать, попить в ресторане, где обедают советские туристы, — за это мои дружки могут им подсунуть по пачке листовок — не страшно, все равно никто не верит в эту неумную писанину. Но когда доходит до какого-нибудь серьезного дела, каждый норовит поскорее смотать удочки...» — Головастик неожиданно по-мальчишески озорно улыбнулся. — А я что, рыжий?! Тоже делаю что-нибудь по мелочи, чтобы отвязались... Одно время я долго, года, наверное, полтора, был без работы. Ну и случись такое, дал согласие поехать в Западный Берлин. Там, на Гогенцоллерндамм, тебе, конечно, известно, находится квартира филиала НТС. Собрали нас человек десять со всей Западной Германии, поставили задачу: отправляться в Данию, куда прибудет с дружеским визитом отряд советских военных кораблей, вести там антисоветскую агитацию, склонять к невозвращению на Родину наших моряков, когда они будут находиться на берегу. А за это нам дармовая жратва, выпивка и бесплатный проезд в оба конца... Но я не поехал. К едрене фене!

— Почему? — спросил Сологубов.

— Стоит раз окунуться в это болото, потом завязнешь... — Бочаров пододвинул к себе пачку сигарет «Виргиния», лежавшую перед Сологубовым, закурил и, подперев рукой нескладную, с выпирающим лбом голову, задумчиво продолжал: — Мне такой хомут ни к чему. Хватит с меня одной глупости, когда я дал себя завербовать в «остлегион», будь он проклят! Испугался, что в лагере с голодухи подохну, а о совести-то позабыл...

В его негромком, глуховатом голосе слышалась неподдельная тоска.

— Как-то раз мне отец приснился. И будто узнал, что я у немцев служил. Покачал головой и говорит: «Как же так, Митька, сукин ты сын?!» А мне и ответить нечего.

— А где сейчас твой отец?

— Умер давно. У меня вообще никого из родных в Советском Союзе нет, круглый сирота.

Они помолчали. Потом Сологубов поинтересовался:

— Чем же кончилась история с твоим отказом поехать в Данию?

— Пошумели, пошумели и дали другое поручение. Пустячок один...

— Что за поручение?

— Они там, наверху, задумали альбом завести: «Русские герои, павшие за освобождение Европы от нацизма». Дело, по-моему, хорошее, стоящее. Вот для этого-то альбома меня грешного и послали собирать фотографии наших солдат и офицеров.

— Собирать? Где?

— А в Берлине же, на кладбище. Дали мне «лейку», и стал я щелкать, перефотографировать снимки на могильных памятниках.

— А кто тебе поручал это? — с живостью спросил Сологубов. Ему припомнился рассказ Кантемирова о мошеннических проделках белоэмигранта Ольгского, сфабриковавшего с помощью таких фотографий целую «резидентуру» для американской разведки.

— Фамилии не помню. Он тогда вместе с Околовичем был. Обходительный такой, в круглых очках.

— Сколько ему примерно лет?

— Годов так пятьдесят или чуть побольше.

«Да, похоже, это Ольгский, — решил Сологубов. — Каков мерзавец! Несмотря на свое прозвище «плюшевый», это страшно хитрый, коварный человек. В годы войны был резидентом германской контрразведки «Зондерштаб-Р», помнится, в Минске и Слуцке».

— Ну и как, составили они этот альбом?

— Наверное, составили. — Головастик неопределенно пожал плечами.

«Темнота ты дремучая, Бочаров!» — хотел сказать Сологубов. Но не сказал, а только молча выпил свое вино и стал расспрашивать собеседника о его службе в «остлегионе», где, по данным подполковника Дружинина, в годы войны мог находиться бывший комдив Мишутин.

Сологубов протянул Головастику небольшую, пожелтевшую от времени фотокарточку Мишутина в штатском и при этом пояснил:

— Мой дядя по матери. Были слухи, что он тоже в «остлегионе» служил. Но точно — неизвестно.

Бочаров, прижмурив глаза, долго рассматривал фотографию и наконец решительно сказал:

— Нет, мне такого не приходилось видеть.

— А сама его фамилия — Мишурин — тебе ничего не говорит?

— Мишурин? — Головастик раза три прошептал это слово толстыми губами. — Не слыхал.

— Ну, а сходные, похожие на эту фамилии, например, Мишулин, Мишукин или Мишутин?

Бочаров в непривычном умственном усилии закатил под лоб глаза, пытаясь расшевелить свою память, потом отрицательно помотал головой. А минуту спустя, как бы извиняясь перед гостем, что не мог ему помочь, сказал:

— Ведь «остлегион» был не один. Тот, в котором я служил, совсем небольшой, использовался немцами на западном фронте для охраны железной дороги в прифронтовой полосе.

— А инспектировать, проверять вас сверху кто-нибудь приезжал?

— Само собой. Немецкие офицеры приезжали. В «осте» все командиры были из немцев.