Челленджер

Докурив, она достаёт ещё одну, снова просит огня и уже не возвращается на прежнее место, а садится рядом.

– Тут работаешь? – помолчав, спрашиваю я.

– Ага, там, на первом этаже.

– А-а… Хорошо хоть здесь не слышно. Тебе вообще как? Не мешает под такую… эм… такой… такие вопли?

– Вопли? – смешливо сощурившись, переспрашивает она.

У неё задорная улыбка, сумбурно разбросанные трогательные родинки и выбившаяся прядь рассыпчатых волос, щекочущая губы.

– Ну эти… А-а! У-у! Ох! Ох-ох! – вою я, пародируя застенные стоны.

– О-о, да тут незаурядный талант даром пропадает! Может тебя к нам?

– В каком смысле "к нам"?

– В прямом, это я там… А-а! У-у! Ох! Ох-ох! – передразнивает она.

– То есть?..

– То есть – озвучиваю, в смысле, воплю.

– Ну да, конечно… ээ… кхм… пожалуй, я тоже… ещё это…

И, не договорив, принимаюсь сосредоточено нащупывать пачку. Она наблюдает, как я достаю сигарету и со второго раза закуриваю.

– Удивлён?

– Да нет, не то что…

– Я слышу нотки осуждения?

Собеседницу явно забавляет моё замешательство. Может, она права, что за занудство? Но неотвратимая логика разгорающегося спора, заставляющая оппонентов, подчас помимо воли, занимать противоположные позиции, и то, как открыто она потешается, мешают отступить, вопреки чёткому пониманию неуместности собственного упорства.

– Нет, почему… Но всё-таки, ничего более, как бы это сказать…

– Давай, вразуми меня, наставь на путь истинный: чем же плоха моя работа?

– Не то чтобы плоха, но всё же…

– Всё же?

– Да, всё же… Продавать своё… мм… даже не знаю… сексуальное обаяние, привлекательность, эротизм…

– Погоди-погоди, ты кто по профессии?

– Я инженер. Научный работник, если угодно.

– Ага, значит, проституировать мозгами – нормально, а голосовыми связками нет?

– Зачем так сразу – проституировать?

– Будем называть вещи своими именами, – усмехается она. – Ты свои способности продаёшь, так?

– Продаю, мы все что-то продаём.

– Так в чём же дело?

Необходимость отстаивать сомнительную точку зрения и положение, в которое сам себя загнал, раздражают всё сильнее. А ей хоть бы хны, она пожимает плечами, и в свете уличных фонарей в ключицах пролегают беззащитные тени.

– Стоп, ты меня как кого спрашиваешь? Как представителя целевой аудитории?

– Давай-ка разберёмся, – проигнорировав мою попытку отшутиться, настаивает она, – в чём проблема?

– Проблема, как ты выражаешься, в том, что есть большая разница…

– Неужели?! – снова перебивает меня эта нахалка.

– …разница, заключающаяся в том, что я разрабатываю медицинское оборудование, которое спасёт тысячи человеческих жизней, лечу людей, борюсь со смертью, в конце концов… что может быть благородней этой миссии.

– Браво, браво… – иронично роняет она. – Ты, наверное, рыцарь?

– Да уж, рыцарь… – огрызаюсь я. – У меня даже меч есть.

– Не сомневаюсь.

Это, пожалуй, слишком. Но, вопреки язвительности, в её слегка надтреснутом голосе слышится некая необъяснимая горечь и теплота.

– Раз уж ты о высоких материях, позволь и мне… – помедлив, она решает добить меня окончательно.

– Конечно-конечно, – я пытаясь придать голосу безразличный тон.

– Так вот, к вашему сведению, блудница, а вы намекаете именно на этот аспект моей деятельности…

– Ну-у…

– Не, погоди, блудница – древнейшая профессия, и мы, блудницы, гораздо нужнее, чем вы. Посмотрела бы я на вас – спасителей человечества, если бы вам слова доброго не от кого было услышать. Да, в извращённом, по-твоему, виде, я продаю ласку и фантазию. А если мы замолчим и прекратим шептать вам на ушко нежные слова, то и вы, и ваше человечество околеете от недостатка любви и тепла гораздо раньше, чем успеете опомниться и сообразить, что стряслось.

– Какая возвышенная святость! Прям Мария Магдалина, – я отстраняюсь, подняв раскрытые ладони и изображая готовность к безоговорочной капитуляции.

– Вот-вот, кстати, даже католическая церковь склонна культивировать образ раскаявшихся проституток. Неужто ты строже матери нашей церкви?

– Что-то особого раскаяния не наблюдается. Ты как-то чересчур воинственно настроена для человека, мучимого угрызениями совести, – продолжаю, не опуская рук. – И потом, насколько я помню, блуд – один из семи смертных грехов.

– Ага, как уныние и чревоугодие, – она демонстративно косится на мою пачку.

– Красиво излагаешь.

Я рассмеялся, признавая абсурдность дальнейшего спора. Мы помолчали.

– Ладно, давай сменим тему. Чем ты занимаешься, когда не трудишься на поприще теплоснабжения и любвеобеспечения?

– Котик, послушай, – начинает она вкрадчиво-коварным тоном, – я уже…

В этот момент звонит телефон, она предостерегающе поднимает указательный палец и, выслушав пару коротких фраз, поворачивается ко мне.

– Мне пора возвращаться, ещё немного повопить, – произносит она хрипловатым, сочащимся сексуальностью голосом.

Обезоруживающе улыбнувшись, обдаёт меня профессионально-томным взглядом и, расхохотавшись, юркает внутрь.

* * *