Челленджер

Миром правит наука. Даже не так – наше бытие практически целиком и полностью определяет наука. Если бы не наука, то мы с вами не пребывали бы в комфортной обстановке, сытые, удобно одетые и обутые, а торчали бы в какой-нибудь дремучей чащобе, кутаясь в провонявшие обрывки шкур, каждую ночь зверея от холода и доедая подгнившую требуху позавчерашней добычи. Хотя и такие деликатесы были бы редкостью, так как в рационе лесных жителей преобладали жуки и личинки, выковырянные из трухлявой коры, вприкуску со мхом того же происхождения. Да и вообще, охотники-собиратели часто не доживали до нашего с вами возраста. Но, слава науке, мы ещё не окочурились, а благополучно выбрались из каменного века и столько всего наворотили, что мир уже конкретно трещит по швам.

Над головой зажглись лампочки, все дружно пристегнулись и самолёт принялся выруливать на взлётную полосу.

Достоевский утверждал, что красота спасёт мир. Красота всегда казалась непостижимой и таинственной. Художники, композиторы, поэты, писатели веками искали её формулу. А математики нашли и выразили её простым уравнением. И сейчас, вопреки уставу научной гильдии, я поведаю вам эту страшную тайну.

Красота – это непрерывность второй производной. Всё до отвращения просто. Производная – это скорость изменения. А вторая производная – это производная производной. Её непрерывность гарантирует непрерывность изгиба линии, то есть определённый уровень гладкости. И именно по этой причине сегодня всё такое округлое и пухлое.

Оглядитесь, посмотрите на нынешнюю эстетику плавно изогнутых форм. И это совсем не случайно, ведь сами графические программы для дизайнеров по умолчанию используют линии, состоящие из Би-Сплайн-функций. Только не пугайтесь. Би-Сплайн-функции – это функции, построенные по принципу сохранения непрерывности второй производной. И потому любая деталь, нарисованная современным дизайнером, неминуемо будет пухлой и гладкой.

Под крылом проплыл Лос-Анджелес, рассечённый широкими магистралями на ровные квадраты. Поблёскивая кромкой прибоя, простирался до горизонта Тихий океан.

А углы, спросите вы, как же углы? Как же прямые линии? Вы хотите судорожно ухватиться за такой родной и всеми нами любимый уголок двадцатого века, за этот последний ускользающий краешек. Но я вам не дам. Углы – это анахронизм, неудачная попытка воплощения абстрактной идеи. Это зверьё никогда в природе не водилось, их внедрили где-то в процессе индустриализации.

Большинство физических явлений создают формы, обладающие непрерывностью второй производной, и поэтому природа представляется нам красивой. Даже скорее наоборот, ведь изначально мы черпаем представление о красоте у природы, и гладкость второго порядка не может не казаться красивой. В прошлом веке мы попробовали создать новую эстетику углов и прямых линий, но угловатость быстро вышла из моды, и, полагаю, скоро окончательно вымрет, кроме некоторых неизбежных случаев.

В недрах сумки начинает истерически трезвонить мобильник. Пожилая женщина с всклокоченной, будто её шарахнуло молнией, ядовито-красной шевелюрой, негодующе оборачивается в мою сторону.

– Что происходит? Ты ещё не приехал?

– Это возмутительно! Немедленно выключите сотовый телефон! – бабулька машет на меня костлявыми пальцами.

– Я в самолёте, – отворачиваясь к окну, делаю успокоительные жесты свободной рукой.

– Молодой человек, вы подвергаете опасности сотни людских жизней! – заходится старушенция.

В проходе возникает стюардесса.

– Ариэль, надо заканчивать. Скоро буду.

Вырубив телефон, демонстративно засовываю его обратно в сумку.

– Прошу прощения, мэм, самолёт Bombardier Q400 рассчитан…

Я хотел съязвить, что Bombardier Q400 рассчитан максимум на восемьдесят пассажиров, но внезапно с пронзительной ясностью, характерной осмыслению самых банальных истин, понимаю, как глупо затевать спор с пожилой женщиной в поисках предлога блеснуть эрудицией.

Находясь под впечатлением далеко не в первый раз сделанного открытия собственной склонности к пижонству и мелочности, пялюсь на крыло самолёта, рассеянно отмечая, как недовольно бухтит бабулька, как вторит ей сидящая рядом подружка, и старается добиться моего внимания стюардесса. Слушая её вполуха, продолжаю коситься в иллюминатор, где взгляд притягивает некая несообразность… и тут меня снова озаряет.

– Послушайте, мисс… мм… – я читаю имя на планшетке, прикреплённой к её груди. – …Грейс, у вас торчат закрылки.

Она отстраняется, и я, подавив неуместный смешок, пытаюсь исправиться:

– Кхм… то есть не у вас, конечно, а там… – я тычу в стекло. – Не закрыты закрылки.

Для наглядности я пару раз взмахиваю кистями рук.

– Не задвинуты, – добавляю, окончательно смутившись. – Пилот забыл закрыть.