Чёлн на миллион лет

Женщина приподнялась и поползла в сторону мужа. Скво отпустили детей, и те уже были рядом с отцом. Он тоже вроде бы опомнился, во всяком случае он мог сидеть прямо, обняв всех троих.

Те, кого Руфус ранил, уже слились с толпой, на месте остались лишь убитый и Вахаумау. Последний кое-как встал, но всем весом опирался на винтовку, трясясь и прижимая ладонью очаг боли.

Таррант тоже встал, Кванах опустил топор, и они внимательно вгляделись друг в друга.

— Скверное дело, — наконец сказал вождь. — Очень скверное, финикийские мореходы усвоили науку, что надо пытаться извлечь выгоду из любой ситуации, как бы призрачны ни были шансы на успех.

— Да, — отвечал Таррант. — Ваш человек убил вашего гостя.

— Он, твой человек, ворвался в наши ряды, как убийца.

— Он имел право говорить и быть услышанным на совете. Когда ваш нермернуг преградил ему путь и хотел напасть на него, он просто оборонялся. Ведь он был под твоей защитой, Кванах. В крайнем случае вы могли захватить его сзади — людей на это у тебя хватило бы. Уверен, что ты так и поступил бы, если бы успел, ибо славишься человеком чести, — но эта тварь прежде выстрелила ему в спину.

Вахаумау в ярости зарычал. Откуда было Тарранту знать, многое ли он понял из разговора. Аргументы несомненно слабы, даже нелепы, Кванах мог бы отмести их без труда, и все же…

Вперед выступил Перегрино. Он был даже немного выше вождя, а главное, принес с собой связку амулетов и магический жезл с тремя хвостами буффало, — должно быть, заходил к себе в типи. В толпе послышалось шиканье и перешептывание, факелы заколебались в руках. Дертсахнавьег, неумирающий, мог внушить благоговение даже самым строптивым.

— Стой, где стоишь, Джек Таррант, пока мы будем говорить с Кванахом, — голос шамана звучал совершенно ровно.

Вождь кивнул, отдал какие-то распоряжения. Вахаумау заворчал, но ослушаться не посмел и заковылял в толпу. Полдюжины воинов с винтовками вышли вперед, чтобы охранять бледнолицых, а Кванах и Перегрино удалились во тьму. Таррант присел на корточки рядом с пленниками.

— Послушайте, — вполголоса сказал он, — возможно, нам удастся выторговать вам свободу. Храните спокойствие, не подымайте шума. Эта банда испытала такое потрясение, что немного поостыла, но постарайтесь ничем не напомнить им о том, что они намеревались вас уничтожить.

— Понял, — внятно, хоть и не очень уверенно ответил мужчина. — Чем бы дело ни кончилось, мы будем молиться за вас и вашего товарища.

— Он явился, как рыцарь Круглого Стола, — шепнула женщина.

Он явился, как в стельку упившийся идиот, подумал Таррант. А я ведь мог его удержать, если б только знал. Я должен был знать! О Руфус, старый дружище, ты всегда ненавидел одиночество — и вот породнился с ним…

— Том Лэнгфорд, — протягивая руку, представился мужчина. — Моя жена Сьюзен. Нэнси. Джимми… в смысле, Джеймс.

Мальчишка, на перепачканном лице которого остались дорожки от подсыхающих слез, а под глазом наливался синяк, бросил на отца такой укоризненный взгляд, что Таррант едва не расхохотался. Однако сдержался, пожал всем руки, представился, а под конец бросил:

— Будет лучше, если мы пока помолчим. Кроме того, индейцы ждут от меня, что я позабочусь о мертвом друге.

До Руфуса было каких-то десять футов — но он был дальше, чем за десять тысяч миль. Омыть его Таррант не мог, но расправил коченеющее тело, скрестил руки на груди, закрыл глаза и подвязал челюсть шейным платком. Потом вынул карманный нож и изрезал себе лицо, руки и обнаженную грудь. Кровь заструилась ручейками, закапала на одежду; раны пустяковые, но они произвели на зрителей впечатление. Так оплакивают мертвых индейцы, а не белые; значит, покойник был страшно важный человек, за которого будут мстить пушки и сабли — если только не умиротворить его друзей. С другой стороны, бледнолицый не причитал над покойником, а это уж совсем зловещий признак. Нермернуги понемногу — по одному, по двое, по трое — стали исчезать во тьме, торопясь найти успокоение в уюте собственной стоянки.

Ладно, Руфус, в твоем распоряжении было целых полторы тысячи лет, и ты взял от каждого дня все, что мог. Ты блудил, дрался, пел, объедался, пьянствовал, нарывался на приключения — но ты же был замечательным работником в годину нужды, и лучше любой брони прикрывал мне спину в лихую минуту, и был хоть и грубоватым, но ласковым мужем и отцом, когда мы временно оседали на месте. Я прекрасно прожил бы без твоих глупых розыгрышей и ужасно длинных разговоров, когда мы оставались наедине, таких скучных, признаться, что подчас они доставляли мне физические мучения. Случалось, ты спасал мне жизнь, хоть и я не меньше рисковал собой, чтобы вызволить тебя из переделок, в которые ты то и дело ввязывался. Сегодня ночью, Руфус, жизнь моя стала куда более пресной, лишившись вносимой тобой особой прелести. И… и огромной любви.