все эти
предметы философского анализаипроблемы онтологического статуса языковых значений, пресловутые бартовские па на тему, сорри, рождения читателя и смерти автора безостановочно напоминали о том, что люди, а также все, кого обычно за них принимают, суть обреченные существа; потому-то и искал я сутру, толкование которой разъяснило бы мне, наконец, смысл пустоты занебеснутого нейтраля… но! я не был
на самом делеготов к умерщвлению того, что все еще называют «эго» —потому-то изначальная сущность и не могла «вылупиться», ощутив чистую свою бесконечность: нет-нет, не ту, которую пытаются вымолить у рясоносцев похотливые до индульгенций невежды,предлагая посредникам — «во славу *****» — живую валюту страха… о, конечно, дутая моя «индивидуальность» являлась, как и у большинства двуногих, стандартным ассорти из ограничений, стоящих на пути к, так скажем, реализации хай-класса: впрочем, не крылся ли в основе Творениякакой-нибудь трансцендентный обман, я, как и вы, не знал… мини-устройство же Машеньки, признаться,интересовало меня ничуть не меньше мироустройства в целом:с этого места поподробней, просит она, снимая вторую кожу: надо же, никак не привыкну к подобным ню.
[-4]
— знаешь, говорит Машенька сразу после, когда звонит халупосдатчица, секунду-другую инстинктивно дергаешься, гадая, набьет ли она цену или вежливо попросит убраться, меж тем как сильное
эмоционирование (да, я тоже, тоже не терплю это словечко) — вернейший признак животного состояния, а значит, каждый поэт[ъ]… —«мал и мерзок, да не так, как вы!» — шепчу машинально, но Машенька отмахивается: — двенадцать вихрей с зеленоватым свечением… нет ничего красивее чакры сердечной! нет никого милей чижика-пыжика! никто мне не люб больше! (хохочет. рифмует
анкус
фонтанкой. допивает.)