Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Незадолго до того я получил письмо от Виктора, в котором он сообщая, что его отправили в фотошколу в Рочестер, штат Нью-Йорк. Он должен был вернуться через шесть недель — может быть, к тому времени, писал он, мы оба будем в Нью-Йорке. Да, Виктор-то, может, через шесть недель и вернется в Нью-Йорк, но мне, пожалуй, никак не вернуться. Сержант мне сказал, что, раз уж человека послали в Огайо — хотя бы и в командировку на шесть недель, согласно приказу, — все равно он останется там навсегда.

— И не думайте, что через шесть недель вы вернетесь в Нью-Йорк, — сказал сержант.

— Почему?

— Вас там не любят, в Нью-Йорке.

— Откуда вы знаете?

— Раз уж вас послали сюда, значит, вас там не любят.

— Там шло как будто бы все хорошо.

— Кто-то там порешил, что лучше от вас избавиться. Так что о Нью-Йорке забудьте и думать. Следующее место, куда вас пошлют, будет за океаном.

Так вот, теперь я сел писать письмо Виктору, но я решил, что не стоит говорить ему о том, что мы вряд ли скоро увидимся, во всяком случае — не в Нью-Йорке. Вместо этого я написал много другой всякой всячины. Скоро то, что я написал, перестало быть письмом, а превратилось в смешную историю о Викторе, обо мне самом, об отце, о Доминике и Лу. Я напечатал уже четыре страницы, когда вошел писатель.

— Ну, — сказал он, — полковник потрясен нашим сценарием. Он сказал, что, если я смогу представлять каждый месяц такой же сценарий, как этот, он будет весьма счастлив. Я бы хотел его осчастливить елико возможно, так как до войны он писал сценарии для «Братьев Уорнер». Вы долго думаете пробыть в этом лагере?

— Сержант говорит, что я здесь навсегда. Говорит, что отсюда один путь — за океан. Хотя я командирован только на шесть недель.

— Такая же командировка была и у меня, — сказал писатель. — Ну а поскольку вы уже здесь, как вы считаете, справитесь раз в месяц с такой работой, как сегодня?

— Думаю, да.

— Что это вы теперь пишете?

— Письмо товарищу.

— Не слишком ли длинное, а?

— Иногда я пишу и длинные письма.

— А вы ничего не будете иметь против, если я его прочитаю?

— Конечно нет, что вы!

Писатель сел и прочел все, что я успел написать.

— Никто вам никогда не говорил, что вы писатель? — спросил он.

— Священник один говорил, из той церкви, в которую я ходил в Сан-Франциско.

— Так вот, я вам скажу то же самое.

— Письма-то я пишу хорошо.

— Все, что человек ни напишет, это и есть письмо. Напишите письмо ко всем.

— А что я им могу рассказать?

— Да то же, что и Виктору рассказали. Вы первый писатель, которого я встретил здесь, в армии.

Глава двадцать пятая Весли приглашает писателя познакомиться с отцом, а того и след простыл

Однажды мне не удалось съездить вечером в город к отцу, так как весь день я провел в кухонном наряде и отделался только незадолго до десяти; ехать было уже поздно. На следующий вечер я отправился в город вместе с писателем, чтобы познакомить его с отцом, но, когда мы вошли в лифт, лифтер сказал, что отец выехал из гостиницы.

Я подошел к конторке и спросил портье, нет ли для меня какой-нибудь записки. Он ответил, что нет. Я спросил его, когда отец освободил номер, и портье сказал — поздно вечером накануне.

— Он был пьян?

— Выпивал перед этим.

— А в комнате остались какие-нибудь вещи?

— Нет. Он ушел с чемоданом.

А я-то думал, что теперь с отцом все в порядке и что так оно будет и дальше. Я так удивился, не застав его в гостинице, что даже подумал, нет ли тут какой-нибудь ошибки, и решил подождать его в вестибюле.

Писатель поговорил с портье, и скоро официант из буфета в конце вестибюля явился с бутылкой и льдом, и мы выпили.

Пока мы пили, мне все почему-то казалось, что отец с минуты на минуту войдет в вестибюль, но вот уже пробило десять — время возвращаться в казармы — и мы уже почти опустошили бутылку, а отца все еще не было.

— Нам осталось всего четверть часа, — сказал писатель. — Я пойду за такси.

Вот уже семнадцать минут одиннадцатого. Если шофер будет гнать вовсю, мы еще успеем за несколько минут до вечерней поверки. Но писатель, видимо, не очень-то спешил, а мне и вовсе не хотелось возвращаться в казарму. Меня тошнило от армии. Тошнило от обязанности все время куда-то поспевать. Тошнило от старания стать тем, чем я не был, чем не только не хотел, но и не мог быть, — заключенным. «Ну, — сказал я себе, — не предадут же меня военному суду. Не сошлют же на каторгу. Не уйду, пока не увижу отца».

Было уже двадцать минул одиннадцатого, я понял, что мы все равно не успеем, и налил себе еще стаканчик. Семь бед — один ответ, пропадать, так с музыкой!

Писатель встал и пошел за сигаретами. А когда вернулся, сказан:

— Сегодня мы можем не являться в казармы, но в шесть утра, к подъему, должны быть. Я звонил по телефону, чтоб узнать, кто дежурный по казармам, и оказывается, это Блэнден. Я ему говорю — мы с вами не сможем поспеть к одиннадцати, как он на это посмотрит? Он говорит — ладно, но ему влетит, если нас не будет к подъему.