Человеческое познание его сферы и границы

Целью как науки, так и обыденного здравого смысла является замещение изменчивой субъективности эгоцентрических слов нейтральными общественными терминами. Слово «я» заменяется моим именем, «здесь» — широтой и долготой, а «теперь» — датой времени. Допустим, что я иду с приятелем темной ночью и что мы потеряли друг друга. Мой приятель кричит: «Где вы?», — а я отвечаю: «Я здесь». Наука не признает такого языка; она скажет: «В 11.32 пополудни, 30 января 1948 года Бертран Рассел находился в пункте 4°3′29» западной долготы и 53°16′14» северной широты». Это выражение безлично: оно дает указание, при помощи которого квалифицированный человек, имеющий секстант и хронометр и обладающий достаточным терпением, чтобы дождаться солнечного дня, сможет определить, где я бы, и сообщить об этом словами: «вот где он был». Если вопрос этот достаточно важен, как бывает, например, в судебном разбирательстве по обвинению в убийстве, то вся эта процедура стоит того, чтобы ею заниматься. Но ее кажущаяся полная безличность отчасти обманчива. В ней участвуют четыре элемента: мое имя, дата, широта и долгота. В отношении каждого из них имеется элемент эгоцентричности, скрытый тем обстоятельством, что для большинства целей он не имеет практического значения.

С практической точки зрения безличность здесь полная. Два компетентных человека, если им дадут время и самый факт, оба или примут, или отвергнут утверждение по форме:

«В момент t А был в пункте долготы В и широты С». Назовем это утверждение «P». Существует процедура определения даты, широты и долготы, которая при правильном наблюдении приводит разных людей к одному и тому же результату в том смысле, что если они оба говорят: «Он был здесь пять минут назад», то, значит, они оба присутствуют. В этом существенная заслуга научной терминологии и научной техники. Но когда мы тщательно исследуем значения наших научных терминов, то мы находим, что та субъективность, от которой мы старались избавиться, изгнана не полностью.

Начнем с моего имени. Мы подставляем «Бертран Рассел» вместо «я», или «вы», или «он», смотря по обстоятельствам, потому что «Бертран Рассел» есть общественное имя, имеющееся в моем паспорте и моем удостоверении личности. Если полисмен спросит: «Кто вы?» — я могу ответить:

«Посмотрите! Вот я», но это не то, чего надо от меня полисмену; тогда я покажу ему мое удостоверение личности, и он будет удовлетворен. Но ведь я только заменил одно чувственное впечатление другим. Во время знакомства с моим удостоверением личности полисмен получает определенное чувственное впечатление, которое позволяет ему сказать: «Имя обвиняемого — Бертран Рассел». Другой полисмен, посмотрев в то же самое удостоверение личности, произнесет то, что мы назовем «тем же самым» предложением; то есть он издаст серию шумов, очень сходных с теми, которые издал первый полисмен. Вот это сходство, ошибочно принимаемое за тождество, и является положительной стороной имени. Если бы эти два полисмена должны были описать мою внешность, то первый, задержав меня после того, как я шел целый день под дождем, мог бы сказать: «Это был разъяренный бродяга с красной физиономией», — тогда как другой мог бы сказать:

«Это был приличный пожилой джентльмен в вечернем платье». Имя имеет то положительное свойство, что оно менее изменчиво, но при этом все же остается нечто такое, что познается только через чувственное впечатление от индивидуума и в чем никакие два человека не бывают вполне сходны друг с другом. Мы всегда возвращаемся к мысли: «Это — его имя», где это есть то, что переживается в настоящем. Или точнее: «Его имя есть класс чувственных событий, очень похожих на это». Посредством такой процедуры мы обеспечиваем себе способ получения серии очень похожих состояний, но мы полностью не освобождаемся от «этого».

В этом участвует принцип, более подробным рассмотрением которого ввиду его большой важности мы и должны сейчас заняться.