Человеческое, слишком человеческое

Я размешивал кашу, сидя у кровати и смотрел в глаза Рей. Наутро она выглядела уже куда лучше, так что я даже вывалил на нее полный список последних событий. Аянами молчала, смотрела все больше в телевизор с отключенным звуком, и если бы она была обычной девушкой, я бы решил, что меня не слушают и демонстрируют несусветную скуку. Но, увы, все было далеко не так просто.

— Я поняла.

— И что скажешь?

Она подняла на меня взгляд:

— О чем?

— Есть какие-то выводы, помимо тех, что я озвучил?

Аянами помолчала, а потом сказала:

— На видеофоне записано сообщение с вокализатора. Убить пытались вас. Из ховеркара стрелял человек.

«О, ни фига себе». Я подал ей плошку каши и подставил стул ближе:

— Первое понятно. А второе и третье?

— Все траектории пуль указывают, что целью были либо вы, либо ваши потенциальные укрытия.

Аянами положила в рот ложку каши и осторожно проглотила. Я нахмурился:

— Что-то не так?

— Нет. Пищевод уже восстановлен.

«Гм».

— Это хорошо, — кивнул я. — А почему ты решила, что стрелял человек?

Рей задержала у губ вторую ложку и посмотрела на меня:

— Вы еще живы.

Собственно, логично. Во-первых, Евангелион бы открыл огонь по Аянами, как только понял, что она меня защищает — или убил бы, или обездвижил. Во-вторых, он никогда не позволил бы мне выстрелить даже из-за живого щита. Все это очень хорошо, но…

— Видишь ли, Аянами, я подозреваю, что стрелок мог просто заиграться. Скажи, траектории пуль похожи на какую-то игру с жертвой?

— Игру?

— Да. Ну, например… — черт, как же это объяснить-то? — Например, будто стрелок хотел сначала погонять меня, позволить тебе меня спасти, а только потом убить?

— Это возможно. В таком случае расчет слишком быстр для человека, но для Евангелиона он лишен смысла.

Значит, все-таки Каору. Седая ты тварь. «Пищевод уже восстановлен», — вспомнил я слова Рей. За Аянами ты мне отдельно заплатишь. Я тебя, поганца, научу умирать — медленно и болезненно, тем репликам из «33-К» такого и не снилось. Сначала узнаю, чего тебе надо было на самом деле — а потом распатроню на органы.

Я отвлекся от размышлений, заметил внимательный взгляд Рей.

— Помнишь, Аянами, есть такой синтетический недоносок…

Рассказывать это было трудно и противно — куда хуже, чем тогда, ночью, когда ей набросал в общих словах эскиз событий. А еще пришлось в деталях объяснить свои действия, когда я после убийств в шестом участке примчался домой.

— Вы решили, что он меня уничтожит? — спросила Рей, когда я иссяк. У меня взмокла спина, и побаливали от напряжения мышцы. Как ящики ворочал.

— Да.

— Он знает о том, что с вами живу я?

— Предположительно.

Аянами молча съела еще немного каши и вновь подняла глаза:

— Какой ему смысл меня устранять?

— Все та же игра. Он решил поиграть со мной.

— Вы решили, что это важный ход в его игре против вас?

Черт, да. Я чуть с ума не сошел от того, насколько важным мне показался этот ход.

— Я поняла.

Ну, еще бы, ты же умная девочка, ты сложила очевидное. И мою исповедь про убитую реплику, и бойню в «Ньюронетикс» — которая уже теперь официально совсем даже не бойня, — и рывок на грузовую площадку.

Сделай уже вывод, Аянами.

А еще мне страшноватенько. Она наверняка все поняла: вряд ли мои действия с точки зрения Евиной логики укладываются в понятие «благодарность синтетику». И вот теперь бы услышать ее вывод и понадеяться на глупое чудо, что симпатия, сочувствие, страх, отчаяние — это не предел ее эмоций… Ну, и по законам жанра таких разговоров сейчас должен кто-то позвонить — знаем, видели фильмы, и даже книги читали. Черт, а мне и в самом деле страшно.

— Если вам не хочется терять меня, почему тогда вы спрашивали о причинах моего поведения?

Я, честно говоря, не понял сразу. О причинах? Поведения?

Ах да. Вчерашний вечер.

«Завернутая в большое полотенце Аянами у меня на руках. Я не смог вынести ее в комнату, не побеспокоив — слишком уж неестественно бесстрастное у нее лицо, я уже разбираюсь немного в тонких оттенках этого безразличия. Наверное, ей очень больно. Я кладу ее на кровать, слышу хриплый выдох и не выдерживаю:

— Аянами, почему ты так поступила? Зачем?

— Это было правильно».

Вот так вот. Интересно, как после этого мне себя вести?

Наверное, надо что-то сказать, а мне как-то совсем не интересно продолжать этот разговор, полный неудобностей и неловкостей. Такое даже с приятелем обсуждать как-то дико, — обычно о чувствах к девушке рассказываешь на уровне «да я для нее даже еду готовлю» или «я ее с полуслова понимаю». А уж с нею самой обсуждать чувства — страх, ужас и судороги мозга. Особенно если она прямодушна, как Ева. А уж если она и есть Ева…

Я ей дорог. И пошло все вон.

— Ну, я не знаю. Хотел знать, наверное.

Она не ответила ничего — по крайней мере, вслух. И это тоже было здорово.

— Так. Мне пора уже. Что тебе принести из холодильника? Имей в виду, я не знаю, когда вернусь.

— Я возьму сама.

— Вот еще, не выдумывай. Так что принести?

Аянами прикрыла глаза, и я решил было, что она засыпает, когда услышал тихое:

— Что угодно. Сладкое. Много.

Неуместную иронию насчет «слипнешься» я опустил, улыбнулся и пошел на кухню.

* * *

— Доброе утро, Икари-сан.