Человечество: вчера, сегодня, завтра

— Как и предсказывал Линкольн, корпорации, сосредотачивая в своих руках богатство, приватизировали и власть. Уже в начале XX века политический класс Америки считал ответственным за страну Уолл-стрит, а не Белый дом. Вождями нации слыли финансовые гении типа Дж. П. Моргана, а вовсе не меняющаяся череда временных хозяев Белого дома. Правящий класс всегда вставал на сторону Моргана в споре с кем бы то ни было.

Президент Теодор Рузвельт видел неестественность этого положения. Он полагал, что будущее страны зависит от сосуществования богатых и бедных в маленьких американских городках. Без активной поддержки хотя бы части общества Рузвельт не мог рассчитывать на исправление того зла, которое творил бесконтрольный частный капитал, неограниченный в своей жадности и корысти. Главное, утверждал Рузвельт, не позволять сверхбогачам создавать мутную воду, пелену малой видимости, заслоняющую происходящее и не позволяющую гражданину трезво судить о главных процессах в своей стране. «Наиболее важным условием определения подхода к огромным промышленным корпорациям, — утверждал в послании Теодор Рузвельт, — является доступность фактов касательно этих корпораций — публичность». Слова Рузвельта били молотом: «Нация должна взять на себя наблюдение за деятельностью корпораций и регулирование их деятельности». Поскольку роль государства была явлением новым, а большинство представителей бизнеса видело в любой регламентации нарушение естественных основ жизни и кандальные оковы, крупный конфликт был неизбежен.

Рузвельт начал характеризовать сверхмонополии как монстров. Возникло новое понятие « морганизация» — сплав мощных частных банков и целых отраслей промышленности. В результате масштабных слияний не только появлялись новые безработные, но и гибли многие достаточно крупные и производительные фирмы, задавленные сверхмогучими финансовыми силами. Судья Гарлан выразился весьма отчетливо: «Корпорации, направляемые полностью законами жадности, угрожают устойчивости наших институтов».

Рузвельт надеялся на помощь с левой стороны политического спектра, и либералы поддержали Белый дом как лидера битвы против монополий. Газеты начали писать о том, что никогда эта борьба со спесивыми «хозяевами жизни» не была такой страстной и целеустремленной, что федеральная власть встала против подконтрольного акулам бизнеса порядка жизни. Как писал историк Эдмунд Моррис, «общественный пессимизм не видел просвета в тирании богатства».

Вечером 18 февраля 1902 года Морган принимал гостей в своем большом доме на Мэдисон-авеню, когда ему сообщили о решении Рузвельта применить против одной из его компаний — «Нозерн секьюрити» — антимонопольное законодательство. Морган, вернувшись к гостям, начал жаловаться на то, что человек такого социального происхождения, как Рузвельт ведет себя вовсе не как джентльмен. Мол, президент обязан был посоветоваться с ним — джентльмены всегда могут договориться, можно было спокойно распустить компанию, если она кому-то мешает.

Морган предпринял все возможное, чтобы предотвратить панику на фондовой бирже, и, чтобы хоть немного ослабить удар, начал скупать акции. В то время как газеты превозносили Теодора Рузвельта, как «Давида с дубиной», вышедшего на бой с корпорациями, 21 февраля 1902 года Дж. П. Морган с семью ближайшими партнерами прибыл в Вашингтон. Здесь, в отеле «Арлингтон», он собрал своих ближайших соратников во главе с сенаторами Чонси Депью — «пиратский клуб», по словам Моргана. Настроение у всех было отвратительным («черным», по определению одного из присутствующих). В 10 часов утра последовал звонок из Белого дома от президента. Тринадцать «пиратов» сели в автомобили (вспомним, то был 1902 год) и траурной процессией отправились на Пенсильвания-авеню, 1600. Дистанция была в четыре квартала, но шел сильный снегопад.

Президент встретил их с нарочитой вежливостью, Рузвельт чувствовал, что перейден некий Рубикон: двое суток назад эти влиятельнейшие в стране люди были на его стороне, теперь между ними пролегла полоса отчуждения. И угроза сплотила их, его новых противников, — они стояли плечом к плечу. Эта когорта была готова на многое, чтобы сохранить свое доминирование в стране. Рядом с Морганом и Рокфеллером стояли Перкинс, Депью, Стил, Хана, Кассат, Рут. Морган не верил, что этот молодой президент в его, Моргана, Америке пытается диктовать ему, Моргану, условия его деятельности.

Президент ничего у него не просил, и это удивляло. Полагая, что президент играет на публику, Морган на следующий день, 22 февраля, стал добиваться встречи тет-а-тет. Сразу после встречи президент сказал: «Это наилучшая иллюстрация мыслительного процесса Уолл-стрит — Морган не мог сдержаться и смотрел на меня как на конкурирующую организацию, намеревающуюся посягнуть на его богатство».