Человечность

И-э-эх, тачанка-ростовчанка,
Наша гордость и краса,
Пулеметная тачанка —
Все четыре колеса!..

А сзади уже начинала третья рота:

Пропеллер громче песню пой,
Неся распластанные крылья,
За вечный мир, на смертный бой
Летит стальная эскадрилья!..

Мощная сила коллектива товарищей увлекала Крылова, как поток, он сам был струйкой в этом потоке.

* * *

Первое мая. Голубое небо, теплое солнце и изумрудно-зеленая трава. Впервые за семь недель объявлен отдых — у добровольцев почти целый день свободного времени.

Женька разыскал Сашу среди ребят первого взвода. Они окружили рослого парня — красноармейца Седого, который подкидывал двухпудовую гирю и ловил ее на лету. Кто-то считал: «… шесть, семь…» Познакомившись с Седым, Женька едва не приревновал к нему Сашу. В этом мимолетном чувстве выразился один из последних отголосков его детства.

— На речку? — предложил Саша.

— Пошли.

Они поделились новостями из Покровки. Домой Женька писал раз в неделю. Письма получались однообразные: «Живу хорошо, питание нормальное, к службе привыкаю, не трудно…» Он советовал матери не беспокоиться о нем, Шуре — хорошо учиться, спрашивал у них о Косте, Паше и Мише, а мать уверяла его, что дома все благополучно, просила его беречь себя. Зато Шура подробно рассказывала о событиях в классе, о встречах со знакомыми, о погоде, о недалеких уже теперь летних каникулах, когда она поедет к бабушке в Узорово, передавала ему приветы…

Женька заметил в Саше, чего раньше не замечал: поразительное сходство с отцом, дядей Степаном. Саша всегда был похож на мать, тетю Лизу, а теперь становился копией отца: то же немногословие, та же складка на переносице, то же сосредоточенное выражение лица. Этот Саша будто отодвинулся от Женьки, стал над его порывами.

— А ты изменился, дипломат.

— Я? Я думал: ты.

— Значит, оба. А помнишь, как нас разделили по взводам?

— У меня, наверное, был жалкий вид?

— Для меня тоже было неожиданно.

— А мне показалось…

— Сыроват ты был, но Курочкин тебя подогрел, скоро будешь готов.

— По-моему, твоему Королеву тоже дел хватает.

— Хватает, только стружка летит.

— Ну, с тебя-то, наверное, не очень.

— Что я — заговоренный? Впрочем, Седому достается больше, он с фантазиями, вроде тебя. Достал мешок жмыха, положил для смеха кучку, спросил: «Кому?» Кто-то и скажи: «Взводному!» А тот только что подошел, рядом стоит. Начал допытываться, откуда жмых. Седой одно: «На дороге подобрал».

— Лейтенанту-то зачем?

— У зенитчиц взял. У них там хозяйство, свиней подкармливают, а заодно и нашего брата.

Барак зенитчиц располагался метрах в трехстах от казармы, и взвод каждый день проходил мимо. На первых порах ребята пытались заговаривать с девушками — Курочкин водворил порядок в строю простым и надежным способом: едва завидев барак, он приказывал запевать, и взвод чинно маршировал мимо.

— Ты что — тоже там бывал? — поинтересовался Женька, задержав дыхание от предчувствия тайны.

— Так, мимоходом, — скрытничал Саша. Этого Женька стерпеть уже не мог.

— А ну, выкладывай! — он попытался уложить Сашу на лопатки, но не сумел и начал искать пути к отступлению, а в это время раздался веселый голос Седого:

— Сюда! Первый взвод бьют!

Первый взвод был тут как тут, и, кроме того, сюда приближалась почти половина третьего взвода, явно отвыкшего от праздного времяпровождения.

— А то вот еще курочка, — повествовал Бурлак. — Завернешь в лопухи и — в золу, а сверху угольков…

— Мы так рыбу пекли, — начал было рязанец Ванюшин. — Выберешь покрупнее…

— Тут, главное, не перепечь, — продолжал Бурлак, — тогда, считай, пропала курочка…

Первый взвод шумно приветствовал Бурлака, который сиял добродушием.

— Феде!

— Куда гуляем?

— Может к сестричкам завернем, Федь?

— Подышать маленько, — чистосердечно признался Бурлак, — косточки погреть.

На Сашу он смотрел прямо-таки с материнской нежностью: проработав три года лесорубом, он особенно ценил в человеке физическую силу и выносливость.

— Жмых, что ли, делите? — засмеялся Грачев.

— Мы тут с Крыловым поспорили, что Феде нашего Лагина не одолеть, — и глазом не моргнув, выпалил Седой.

Хитрюга, сказав это, он рисковал нарваться на неприятности. Но Седой вообще любил рискованные забавы.

Однажды весной он из озорства с километр проплыл на льдине, пока его не подобрала осводовская команда. Он закалял тело и дух по собственной программе: прыгал с балкона второго этажа, из дверей пригородного поезда, мчавшегося во весь дух, купался, едва Клязьма очищалась от льда.

Деятельный ум Седого постоянно жаждал движения и обновления. На занятиях, где повторялись команды и жесты, которые Седой усваивал с первого раза, он нередко прибегал к различным импровизациям, хотя они доставляли ему главным образом неприятности. В конце концов лейтенант Королев, убедившись в феноменальных способностях Седого, стал смотреть на его выходки сквозь пальцы.