Человечность

— Я видел ее… сегодня. Заметил зенитки у вокзала?

Женька обратил внимание на зачехленные зенитные орудия, прицепленные к грузовикам, но, занятый разговором с матерью, лишь мельком посмотрел туда. А там, около орудия, среди девчат стояла Галя. Она издали увидела Сашу и чуть было не выбежала к нему. Саша тоже порывался к ней и тоже остановился, помахал рукой. Команда ли, которую оба услышали, помешала им, или они не хотели при всех проявлять свои чувства, — только оба остались на месте.

Сашино беспокойство не укрылось от тети Лизы. Она вопросительно взглянула на сына.

— Это Галя, мама. Мы познакомились здесь, в Раменском. Она зенитчица.

— Их… отправляют?

— Да.

* * *

Наконец, затишье кончилось. В высших инстанциях определили судьбу авиадесантного корпуса, и по лесным дорогам тотчас зашагали упругие колонны добровольцев. Еще не было известно ничего конкретного, но по строгим лицам командиров добровольцы поняли, что бригада неспроста стекалась на широкую поляну.

— Ир-рно!.. — пронеслось вдоль батальонных колонн. — Товарищ подполковник, вверенная вам авиадесантная бригада для зачтения боевого приказа построена! Докладывает…

Вот оно, начало того, к чему добровольцы готовились почти пять месяцев! Слова приказа, которому суждена была особая известность[1], складывались в одну огромную панораму войны. Враг у стен Сталинграда, над страной нависла смертельная опасность, и каждая пядь земли, отдаваемая врагу, усиливала ее. Ни шагу назад! Трусов и паникеров — в штрафные роты… Авиадесантный корпус переименовывался в гвардейскую стрелковую дивизию и направлялся на фронт…

В лагерь возвращались без песен. Суровые слова приказа слишком категорично, неоправданно жестоко били по тому в Женьке Крылове, по чему нельзя было бить. Возможно, он не дорос до солдата: приказ не обсуждают. Но как быть с честью и совестью, которые протестуют против неоправданного недоверия к нему и его товарищам-добровольцам? В приказе Женька Крылов уловил не только властную необходимость остановить врага, но и затаенную растерянность в верхах, выразившуюся в недоверии к его чувствам, чести и совести. Приказ не вдохновил Крылова и его товарищей, а насторожил их. И потом: прощай мечта об авиадесантной судьбе. Они теперь пехота, гвардейцы, хотя и не заслужили такого звания…

Эх, Крылов-Крылов, в том ли дело, как тебя назовут и на какой фронт отправят? Главное — фронт, а фронт всюду главный. И товарищи рядом, и Курочкин, и Вышегор, и комбат. Оставь ненужные размышления и делай, что тебе надлежит делать: сконцентрируй свои помыслы на выполнении солдатского долга, готовься к самому трудному, ради чего ты покинул дом…

Палатка показалась Крылову чужой, словно принадлежала уже не ему, а тем незнакомым парням, которые еще ходили в гражданской одежде, и которых вскоре назовут десантниками — как только батальон покинет подмосковный лагерь.

— Ну, родные, баста, — проговорил Ломатин, — готовь пожитки.

Будто вторя ему, послышался голос Курочкина:

— Строиться, третий взвод!

Добровольцам выдали новенькие винтовки, патроны, каски, противогазы, вещевые мешки, саперные лопатки. Крылову и Ломатину, второму номеру, Вышегор вручил пулемет с тремя дисками, завернутыми в промасленную бумагу.

Началась чистка оружия. Тряпки оставляли тут же, на месте, и даже помкомвзвода Боровичок не обращал внимания на беспорядок. Перед обедом получили новое обмундирование, а в два часа выстроились в боевом снаряжении.

Преобразившийся батальон был неузнаваем. На передней линейке стоял молчаливый строй пехотинцев, бывших десантников.

— Здравствуйте, товарищи… гвардейцы!

— З-здр-расть!..

— Помните: куда бы нас ни послал приказ родины, мы в душе останемся десантниками, добровольцами, верными своему долгу!

Комбат стоял перед батальоном уже не десантник, а пехотный командир. Но он остался прежним, и комиссар был все тот же, и роты были те же, и цель перед ними была все та же. Правда, добровольцы уже не поднимутся в небо, а вместо автоматов у них теперь винтовки, но какое это имело значение? Их наверняка пошлют на юг, где труднее всего. Разве не к этому они готовились?

— Р-разойдись!..

Крылов положил шинельную скатку на нары, на свое место, где он спал между Ляликовым и Грачевым, снял вещевой мешок, противогаз, саперную лопатку, а поверх этих вещей уложил пулемет, поблескивающий вороненными частями.

— Строиться на обед! А ну быстро! — и Боровичок был все тот же, нетерпеливый и задиристый.

Третий взвод вышел на дорогу.

— За-апевай!

Постоянство армейского быта успокаивало Крылова, вселяло бодрость в строй:

Но всего, всего дороже
Нам одна шестая,
Что с тобой сравниться может
Сторона родная!..

Последний обед в лагере подчеркивал суровую праздничность момента: никогда еще суп не был таким наваристым и густым, а повар — таким щедрым. Красноармейцы подставляли котелки — повар опрокидывал в них черпак, а помощник повара вручал каждому по куску полусухой колбасы.