Человечность

Батальон спешил: скоро взойдет солнце, и тогда небо станет для него опаснее земли. Взвод высыпал не берег, скрылся в прибрежных зарослях. Утреннюю тишину нарушало лишь шуршание травы под ногами идущих и ровное, быстро отдаляющееся урчание паромного мотора.

Еще несколько минут, и Дона позади уже не видно, словно его и не было. За спиной вставало солнце, красноармейцы наступали на собственные тени, которые укорачивались и укорачивались. Батальон уходил в степь. Неровная, бугристая, она поглотила людей, взяла их в безводный плен, а сверху, с выцветшего, будто присыпанного пеплом, неба палило солнце.

Степь поднимала свой край выше, становилась все пустыннее. Красноармейцы шли и шли — в одну сторону, обратного пути для них нет.

Сбоку, на коне, застыл комиссар батальона. На груди поблескивал орден Красного Знамени, лицо — сгусток мышц, красивые глаза озабочены, губы плотно сжаты. Крылов невольно подтянулся, но комиссар смотрел не на шагающий мимо взвод, а вдаль, откуда пришел батальон.

Непонятное беспокойство охватило Крылова. По сторонам и позади гудело и погромыхивало, а там, где они шли, все будто вымерло под слепящим солнцем. В степных просторах третий взвод стал совсем маленьким, и второй взвод, шагавший в пятидесяти метрах впереди, был маленьким, и четвертый взвод позади был маленьким…

Батальон достиг лесистых оврагов — наконец-то добровольцы укрылись в тени. Позади у них была бессонная ночь и пятьдесят километров пути. Марши-броски в Раменском выглядели забавой по сравнению с этим переходом.

Никто не засыпал: мешала жажда, тревожила неизвестность и смутное ощущение опасности, которая таилась где-то рядом.

— Ну как, брат, — ничего? — поинтересовался помкомвзвода Дрожжин.

— Ничего, товарищ старший сержант, терпимо.

— Где-то внизу вода. Не сходишь?

— Есть!

Крылов, Ванюшин, Клюев и Ющенко — по одному от каждого отделения — собрали взводные фляги и отправились на поиски. Едва они спустились вниз, послышался низкий гул. Летели бомбардировщики — три, пять, восемь, двенадцать, восемнадцать… Без сопровождения, по-хозяйски уверенно — туда, откуда пришел батальон. Они скрылись из вида, а гул не ослабевал: за первой партией показалась вторая, за ней — третья, четвертая. И эти отдалялись, а новые «юнкерсы» и «хейнкели» все летели, им не было конца.

Степь на востоке содрогнулась, еще раз и еще. И вот, не переставая, заработал чудовищный молот. От отдаленных всплесков странного грома даже здесь, в лесистой лощине, дрожала земля. Колебания неровными толчками пробегали по степи, словно она разжижалась, стала восприимчива к ударам, как вода.

Лощина мелела. Теперь вдали видны были мелькающие, как стрекозы, самолетные черточки и едва заметная, изломанная, будто языки серого огня, кромка пыли. Что же там происходило, на переправе?

— Как бы наши не ушли… — забеспокоился Ванюшин. Остальные поняли его беспокойство: у них только одна нить, которая не даст им затеряться в степи, — батальон. Пока он рядом, им не угрожало одиночество.

Они нашли родник, напились, набрали во фляги воды и поспешили назад. За время их отсутствия во взводе произошли перемены: противогазы и скатки шинелей были сложены в кучу. Таков был приказ — освобождались от лишней ноши.

— Держи, родной, — Ломатин протянул Крылову футлярчик чуть потолще карандаша. Женька догадался о его назначении: внутрь следовало вложить листок бумаги с фамилией и домашним адресом. Все теперь было не похоже на Раменское.

Женька повертел эту капсулу в руках. Мрачная вещица, вестница несчастья, но он как-нибудь обойдется без нее. Он бросил футлярчик в кусты.

— Если что — черкнешь в Каширу, адресок здесь… — Ломатин похлопал по часовому карману.

— Сам напишешь! — но темная вещица взволновала Женьку Крылова. Он не хотел думать о том, что стояло за ней, не хотел принимать это всерьез, но товарищи-то принимали. И Малинин написал, и Федя Бурлак, и Грачев. А Саша? Ему захотелось увидеть Сашу.

В первом взводе только что раздали сухари. Женька присел в стороне с Сашей, отстегнул флягу.

— Наши тоже ушли, — Саша выпил воду, принялся за сухарь. — Сухари-то получили?

— Нет… — Женька, наверное, никогда еще не был так голоден, как сейчас. Саша отломил половину сухаря:

— Держи.

— Нет, зачем, — наши тоже получают. — Он не знал, получают ли, но раз дали первому взводу, дадут и третьему.

Саша перестал грызть, сунул сухарь в карман.

— Переправу бомбят…

— Чего ходишь? Лучше бы передохнул.

— Ты… написал?

— Да. А ты, конечно, выбросил?

— Откуда тебе известно?

— Ты же дипломат, — рассмеялся Саша. — Ну, ступай, а то сухари прозеваешь, да и у меня живот подвело.

Женьке все-таки стало легче, оттого что повидался с Сашей, который ни в чем не изменился, хотя немцы бомбили переправу, а наши самолеты не показывались.

Третий взвод тоже получил сухари. Женька невольно удивился, как это Вышегор разыскал затерявшиеся в степи взводы. Но он и его товарищи не знали, что старшина вез и завтрак, только не довез до них, и что кухни больше не существовало…

Едва покончили с сухарями, раздалась команда:

— Приготовиться к маршу!

* * *