Человек

Уныло повесив голову, Павел побрел домой. Но тут кто-то вскрикнул, и Павел оглянулся. Кто-то засмеялся. Ничего особенного, просто житейские моменты. Их осталось мало, таких моментов, как и людей в городе. Те, кто были близко к городу, либо внутри, либо мертвы. Стоит отметить, что место выбрано достаточно удачно. Тут тебе и питьевые фонтанчики, и Колизей, и рыба. Рядом с Изхеллом был небольшой островок, там вполне можно было бы обосноваться, если б его постоянно не затопляло. А строить водные укрепления у людей не было никакой возможности. Каждый житель Изхелла носил в своем сердце страх, передвигался со слабостью в каждом шаге. Никто не был уверен в следующем дне – стены достаточно слабы, их спасает только большое удаление от леса и здоровая простреливаемая площадь между городом и деревьями. Дома людей тоже не были особняками вечности. Их собирали из частей разрушенных снарядами жилых зданий, что были здесь раньше. Большинство из них все равно не были ни на что пригодны, будучи либо разрушенными полностью, либо выглядящими так, будто это случится прямо сейчас. Дома, построенные жителями Изхелла из чего попало, почти всегда без окон, без дверей – они служили одновременно всем и ничем. Там готовили, там спали, там рожали и умирали, и, вместе с тем, эти дома не давали никакой надежности, случись непредвиденная ситуация. Никакой защиты. Как они к этому привыкли. И все же, на стенах стояли стрелки, у города были охотники, удачное место, и на него никто не нападал. Но если нападут? Кто знает, сколько продержатcя эти стены при серьезном нападении? Хотя, разве в этом мире хоть что-то держится долго?

Вскоре Павел дошел до своего дома. Домика. Лачужки. У него хотя бы была дверь. Но никаких окон, только щели. Правда, по размерам, сопоставимые с окнами. В углу стояла кровать, рядом еще одна. На одной спал сам Павел, на другой его дочь и жена. В другом углу остатки некогда работающей плиты – теперь она лишь площадка для костра. Какие-то места на стенах были обернуты газетами, где-то шкурами – это как-то помогало сохранять тепло. У большинства жителей города даже газет почти не было, не говоря о шкурах. Слева от двери стоял стол, который Павел заново собрал из обломков. Но были и стулья – тут Павлу повезло, его семья всегда ужинала вместе.

Войдя, он увидел своих родных за готовкой, они молча взглянули на него и все поняли. В прочем, другого никто и не ждал. Из того, что было, они лепили кашу. Именно лепили, иначе назвать это нельзя. Рыба, молодые листья подорожника, моллюски, лепешки из муки, сделанной из съедобных корней, чай из различных трав.

Вполне сносно, в общем. Котелок у них остался еще со времен, когда Павел с отцом добирались до города. Он не был мастером выживания на момент катастрофы, но ему пришлось им стать. Слишком сильно он любил жизнь своих родных.

И сейчас он смотрел на семью, где уже сам был отцом, и ему было стыдно. Он хотел большего. Хотел, чтобы у них была теплее одежда, сытые животы, хорошая память, хоть о чем-то, в конце концов. И всего этого он не мог им дать. А до какой же боли хотелось… В эту секунду он решил, что так дальше продолжаться не может и пора что-то менять. Он лег на жесткую кровать, и задумался.

3

Игры были особым действом в Изхелле. На них всегда собирался почти весь город, кроме тех, кто считал их извращением и бессмысленной жестокостью. Среди последних были Павел, его семья и Артур с сыном. Но это не волновало Императора. На разбитый, почти уничтоженный Колизей, от которого осталось лишь пара внутренних колец, и площадка которого была значительно уменьшена приказом Императора, по-прежнему приходило достаточно много людей, чтобы не переживать о популярности мероприятия.

Колизей – был одним из первых мест, работой над которым занялся Император, только придя к власти. Он понимал, что людям нужно забывать не только о проблемах в их жизни и мире, но и об адовых законах. Император не разрешал молиться и быть религиозным – разрешались молитвы лишь в адрес его самого. Император не считал, что у жителей может быть иной Бог, кроме как он сам. Запрещено было и иметь несколько детей в семье, так как потребление жителей и так находилось на очень высоком уровне. Сюда же, под категорию «нельзя иметь» попадали смертельно больные дети – диабетики, туберкулезники. Их требовалось казнить.

Мало кто из здешних помнит его малышом Бобби. А вот себя он прекрасно помнил. Забитый, вечно испуганный, лысый. Да, уже с ранних лет на него смотрели косо. Бобби боялся себя, а остальные боялись его. Никто не знает, почему он так рано полысел. Хорошие врачи тогда были невозможной роскошью, впрочем, как и в любой день после.