Человек-амфибия

— Мне кажется, судьям это должно быть ясно, — ответил Сальватор. — Кто главный и единственный потерпевший в этом деле? — Очевидно, один господь бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, в его область вторгаюсь. Он был в восторге от своей творческой работы, и вдруг приходит какой-то докторишка и говорит: «Это плохо сделано. Это требует переделки». И человек начинает перекраивать «божье творение» по-своему…

— Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, — сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в самых святых своих чувствах. И он стукнул по столу томиком законов.

Сальватор пожал плечами:

— Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале мне было предъявлено обвинение только в том, что я, будто бы, производил незаконные операции и причинял увечья. Теперь мне предъявлено еще одно обвинение — в святотатстве. Откуда подул этот ветер? Не со стороны ли кафедрального собора? — и профессор Сальватор вновь посмотрел на епископа.

— Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют: на стороне обвинения — господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых, вместе со мной — гражданин Чарльз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз кое-кого, сидящего в этом зале, своими словами, но я продолжаю утверждать, что человеческий организм несовершенен и требует исправления. И я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо, подтвердит это!

Волна удивления всколыхнула зал.

— В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм уважаемого епископа — вырезать ему аппендикс — этот ненужный и вредный придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой пациент, помнится, тогда не возражал против того извращения «образа и подобия божия», которое я производил своим ножом, вырезая частицу епископского тела… Разве этого не было? — спросил Сальватор, в упор глядя на епископа.

Хуан де-Гарсилассо сидел неподвижно, как статуя. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели, да легкая дрожь пробегала по концам тонких пальцев.

— Я прошу вас не отвлекаться и говорить ближе к делу, — сурово сказал председатель.

— Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, — ответил Сальватор. — Не я, а суд поставил процесс на такие рельсы. Разве эксперту, приглашенному не мной, а самим судом, не пришлось говорить об эволюции человека и человеческого зародыша? Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что все здесь присутствующие — вчерашние обезьяны, с недавно отсохнувшим хвостом, или рыбы, получившие возможность говорить и слушать только благодаря превращению жаберных дуг? — И, обращаясь к прокурору, который в нетерпении ерзал на стуле, Сальватор сказал: — Успокойтесь. Я не собираюсь здесь полемизировать или читать лекции по теории эволюции.

После небольшой паузы Сальватор продолжал:

— Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть животным… Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить об эволюции зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на развитие зародыша, ни к скрещиванию животных. Я — хирург. Моим единственным оружием был нож. Опыты пересадки кожи известны во всем научном мире. Я производил их только в более крупном масштабе. Кожу ягуара я пересаживал, кусок за куском, на тело собаки, и обратно. Я рассекал змей, ящериц, сшивал рассеченные части и получал новые экземпляры. Что же тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые хирурги. Профессору Шейну должны быть известны последние операции немецкого хирурга Зауербруха. Ему удалось заменить больное бедро голенью. Мои операции над детьми индейцев более сложны технически — и только.

— Но Ихтиандр? — не удержался эксперт.

— Да, Ихтиандр — это моя гордость, одно из моих лучших достижений. При операции тела Ихтиандра трудность заключалась не в технике пересадки, а в том, чтобы перестроить функциональные действия организма. Шесть обезьян погибли на предварительных опытах, прежде чем я добился цели и мог приступить к оперированию ребенка, не опасаясь за его жизнь.

— В чем же заключалась эта операция? — спросил председатель.

— В том, что я сделал Ихтиандру, когда ему было всего три месяца, пересадку жабер молодой акулы. И ребенок получил возможность жить на земле и под водою.

Среди публики послышались возгласы удивления. Несколько корреспондентов газет, присутствовавших в зале, бросились к телефонам сообщить редакциям сенсационную новость.