Вот уж не думал, что когда-нибудь буду держать ее в руках. Я привык разглядывать ее в подзорную трубу, как разглядывают звезды – прекрасные и недосягаемо далекие. Я даже не был уверен, что относился к ней, как относятся к живому существу. Расстояние от моего оптического прибора до ее дивана равнялось стольким же световым годам, как от Земли до какого-нибудь там Сириуса. Она была так же недосягаема, как если бы действительно жила на другой планете. Признаюсь, я ревновал ее, меня жгло огнем, когда она возвращалась домой не одна. Но потом, когда наступало утро, я успокаивался, я понимал, что я ревную не конкретную женщину. Эта ревность – моя тоска по тому, чего я сам в данный момент жизни был лишен. Эта ревность – не что иное, как очередной вопль моего одиночества.
В то утро я проспал все на свете. Я засиделся допоздна над новым заказом, работа увлекла меня, мне нужно было придумать нечто нестандартное, и я прервался, только когда глаза уже совсем отказывались мне служить, то есть в полчетвертого утра. А в восемь меня разбудил кошачий концерт: на моем подоконнике сидели две годовалые трехцветки и отчаянно орали, требуя еду. Их голоса я слушал сквозь сон, встать я не мог. Тогда одна из кошек пошла на крайнюю меру – она перевернула забытую мною на окне пустую бутылку от пива. Бутылка не разбилась, но грохот меня разбудил. Я наорал на кошек, нисколько их этим не смутив и не испугав, насыпал им корма, чтобы отстали, и проспал мертвым сном еще два часа.