Человек без имени

Обдумав во всех деталях проект, давно крутившийся в голове, Гугор Базилович обратил внимание на пирамиду окурков, выросшую во время обдумывания в пепельнице. Интересно, если сложить все сигареты, выкуренные им за долгую жизнь, что это будет за сигарета? Вопрос его крайне заинтриговал. Щелкнув авторучкой, Грозный погрузился в подсчеты. Измерив строкомером длину одной сигареты, перемножил полученные сантиметры на количество сигарет в пачке. Переведя сантиметры в метры, помножил на два, ибо в среднем выкуривал в день две пачки. Количество метров, выкуренных за год, заставило его присвистнуть. Когда же он умножил эту цифру на полный стаж курильщика, то долго не мог поверить собственным расчетам. Пересчитал еще раз — все верно. Без малого сто километров.

Сигаретка, однако!

Вернувшись к размышлениям о доходном проекте, Грозный подумал, что без надежного помощника ему не обойтись. Мысленно просмотрев дребезденцев, он набрал номер Шамары и рявкнул: «Зайди!» — и бросил трубку на рычажки.

Хмурый, как пепельница, Грозный, не ответив на приветствие неверной, порывисто закрыл за ней дверь на ключ. Молча швырнул Шамару лицом вниз на приставной, заваленный рукописями стол и, пристроившись сзади, широко расставил подагрические ноги. После чего сделал страшные глаза и зарычал.

Рычал он минуты две и, с яростным стоном излив гнев, опустился во вращающееся кресло.

— Садись, — пригласил он официально, но довольно миролюбиво, — разговор есть.

Изящно отряхнувшись, Шамара придала лицу рабочее выражение. Раскрыв еженедельник, который не выпускала из рук во время бурной любовной сцены, она вся обратилась во внимание.

Шамара Кукуева — одинокая женщина зрелого, предгрозового возраста — ежедневно содрогалась в родовых муках.

Она порождала Хаос.

Скверно выполняя свое дело, энергичная женщина деятельно вмешивалась в чужие обязанности. Все смешав, перепутав и переплетя, всех перессорив и доведя до стресса, несчастная закатывала истерику и, зареванная, бегала по кабинетам в поисках сочувствия и таблетки от головной боли. «Ну, почему, почему я должна за все отвечать?!» — в отчаянии спрашивала она.

И все недоумевали вместе с ней: и правда, с чего эта вздорная баба сует свой нос в чужие дела и подставляется?

Но у начальства отчего-то сложилось мнение, что без Шамары Кукуевой все в «Дребездени» замрет, захиреет и покроется плесенью.

Вот и Гугор Базилович решил именно ее привлечь к осуществлению проекта. Во-первых, потому что Шамара была женщиной энергичной, знакомой с коммерцией, во-вторых, несмотря на частые измены, на нее все-таки можно было положиться, в-третьих, лучшего буфера между ним и Дусторхановым трудно было найти.

С удовольствием затянувшись дареной сигаретой, Гугор Базилович голосом старого интригана обратился к Шамаре:

— Есть ли у тебя знакомые художники?

— Спроси лучше, есть ли у меня незнакомые художники, — ответила Шамара с достоинством и уточнила: — тебе кто нужен — гений или делец?

По безлюдной дорожке, наискось пересекающей парк, звонко цокала каблучками стройная женщина.

На золотых полянах между черных дубовых стволов паслись мясистые вороны. Они расшвыривали клювами листья, что-то выискивая под ними.

Погруженная в суетные мысли, женщина не замечала золотую ржавчину осени, хлопотливых ворон и предзимнего неба, запутавшегося в кронах облысевших деревьев. Она с таким достоинством покачивала бедрами, словно круп ее был отлит Роденом, причем из чистого золота.

Увидев ее со спины, два шаловливых курсанта пограничного училища ускорили чеканный шаг, вперя завороженные взгляды в это чудо. Они долго маршировали чуть позади дамы, изощряясь в комплиментах, но, поравнявшись и взглянув ей в лицо, смутились и поспешно отстали. Причем один из курсантов так резко шарахнулся в сторону, что едва не врезался в вековой дуб, переполошив ворон.

То, что увидели будущие защитники рубежей родины, можно было сравнить разве что с блином. Причем именно первым.

В отличие от неопытных, далеких от искусства курсантов художник Удищев впервые увидел Шамару Кукуеву с фронта и был, напротив, совершенно очарован великолепным безобразием. Не в том смысле, что его восхитило некрасивое лицо, но именно лицо, в котором не было образа. Его восхитила пугающая модильяниевская пустота в глазах. К тому же, как и все коллеги, он просто обязан был видеть мир по-своему. Хорош бы он был, если бы видел, как все. «Я так вижу!» — говаривал он с превосходством и надменностью, одним тоном осаживая профанов, пытающихся судить о его творческой манере.

Когда же случилось Удищеву увидеть Шамару со спины, он вскричал с неподдельной страстью:

— Ах, какое лицо! Вы обязательно, обязательно должны мне позировать!

И хотя речь шла именно о портрете, закончилось все обнаженной натурой.

После того темпераментного сеанса Шамара одарила Удищева комплиментом, который редко кто слышал.

— Удищев, — сказала она, — ты великий художник, но как любовник ты гениален.

Недаром монументалист Дрындопопуло говаривал с грубоватой образностью: «Мирофан, ты видишь натуру удом. Привяжи к уду кисть — и станешь великим».