Человек без собаки

— А я бы с удовольствием выпил еще пива, — сказал Роберт и тяжело поднялся с кресла. — Но пирог вряд ли — наелся. Извини, мама.

— Нечего извиняться. Не хочешь — значит не хочешь, — грустно сказала Розмари.

— Блябу! — неожиданно завопил Кельвин из-под стола.

— У нас, само собой, нет намерений присоединяться к какой-нибудь дебильной шведской колонии. — Карл-Эрик поставил стакан и украдкой посмотрел на жену. — И не забудьте: стоит чуть-чуть, совсем чуть-чуть поскрести землю Андалузии, и мы находим культурное наследство, равного которому нет во всей Европе. Да что там в Европе — во всем мире! Там не было мрака Средневековья. Повсюду мы находим следы замечательного сосуществования мавританской и еврейской культур, уникального не только географически, но и, смею заверить, уникального исторически! Сидеть в Альбецине и любоваться Альгамброй, а тут еще кто-то играет на классической гитаре под платаном… Да, — он довольно хохотнул, — должен признать: Якоб прав. Это нечто совсем иное, чем вторник в Траносе.

— Б-р-р… — поморщился Якоб Вильниус.

— Якоб терпеть не может не только Транос. Вообще всю шведскую провинцию… — Кристина усмехнулась. — Транос просто попался ему на язык.

— Надеюсь, пирог не пересолен, — озабоченно произнесла Розмари Вундерлих Германссон.

— Пирог изумительный, мамочка, — сказала Эбба Германс-сон Грундт.

— А дом удалось продать? — спросил практичный Лейф. — В наше время это не так легко.

— Лейф! — строго посмотрела на него Эбба.

— Еще не совсем… — Розмари озабоченно обвела взглядом гостей. — Так как с солью? Теперь столько сортов соли, не угадаешь.

— В среду подписываем контракт. — Карл-Эрик тяжело положил руку на стол.

— Неужели никто не хочет добавки мороженого? У нас его несколько тонн. Дети, как вы насчет мороженого?

Розмари озабоченно посмотрела на внуков. Кристофер и Хенрик синхронно покачали головами.

— Они постепенно становятся мужчинами, — заметил Якоб. — Приходит момент, когда перестаешь интересоваться малиновыми тянучками и «бугги».

— Что это за «бугги»? — машинально спросил Кристофер.

— Сорт жвачки, — со знанием дела разъяснил Лейф Грундт. — До сих пор числится в ассортименте, хотя никто не покупает. Вы не забыли песенку «Четыре „бугги“ и кока-кола»? Была хитом в свое время…

— Holy cow… — буркнула Кристина.

— Кока-колу знаю, — сообщил Кристофер.

Слово взял Карл-Эрик:

— Не знаю, заметили ли вы, но, когда дело касается вторичного культурного наследия, всегда речь идет о смене парадигмы.

У Кристофера отвалилась челюсть.

— Молодежь вряд ли сегодня знает, кто такие были Хассе и Таге, никогда не слышали о Йосте Кнутссоне или Монике Сеттерлунд[23]. Нет, мои-то ученики, разумеется, знают, но ведь они составляют исчезающе малый процент… Пожалуйста, попробуйте малагу, мы все равно через три месяца пополним наши запасы.

— С удовольствием, — сказал Лейф. — Но кое-что из культурного наследия живо и будет жить. «Эмиль из Лённенберги», к примеру. Или «Консум». Давайте выпьем… давай выпьем, дорогая моя женушка. Подумай только, завтра тебе сорок! А по мне, так больше тридцати девяти с половиной не дашь.

— Спасибо. Очень остроумно, — сказала Эбба, не глядя на мужа. — Вы, наверное, не знаете — «Консум» осенью организовал курсы остроумия для продавцов. Лейф был одним из первых.

Карл-Эрик скрипнул зубами и прокашлялся, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу, и вернулся к смене парадигм.

— «Fucking Amal»[24], к примеру. Знаете, что сказал после премьеры один из моих учеников? Факинг— знаю, что значит, а вот что такое Омоль?

Он довольно хохотнул. Его хорошее настроение ненадолго передалось собравшимся за столом. Словно бы в комнату залетел слегка поддатый ангел радости, помахал крыльями, быстро обнаружил, что ошибся дверью, и ретировался. Тихое замечание Хенрика никто не расслышал, кроме Кристины.

— Эта история была во всех газетах.

— А что, погреб там есть? — спросил Лейф. — Для вин?

— Да, своего рода продуктовый погреб, — с удовольствием пояснил Карл-Эрик. — Двенадцать — пятнадцать кубометров, так что и для вин место найдется.

— Пора ставить кофе, — решила Розмари.

— Мне, если можно, чай, мамочка, — ласково сказала Эбба. — Я тебе помогу.

По лестнице спустился Якоб Вильниус.

— Наконец-то, — недовольно сказала Кристина. — Где ты пропал?

— Укладывал ребенка, дорогая, — скромно сообщил Якоб и отпил малаги из бокала, стоявшего на дубовом подсервантнике рядом с кусочком берлинской стены под стеклом. Потом сел на диван между Кристиной и Хенриком.

— Он засыпает за три минуты.

— На этот раз за сорок пять. О чем вы беседуете? Я пропустил что-то интересное?

— Не думаю. — Кристина едва заметно усмехнулась.

— Что тут может быть интересного? — неожиданно брякнул Роберт. — А когда можно будет идти спать без специального разрешения?

Наступила внезапная тишина. Странная тишина — в гостиной сидели девять взрослых, к тому же разгоряченных ужином людей.

— Прошу прощения, — спохватился Роберт. — Извини, мама. Мне кажется, я выпил немного лишнего.