Человек без свойств

Он поглядел на часы и не поднялся со стула от безнадежности.

— Ну, я готов! — заявил Ульрих.

— А твоя сударыня не поедет? — удивленно спросил Штумм.

— Сестры дома нет.

— Жаль! — посетовал генерал. — Твоя сестра — самая замечательная женщина, какую я когда-либо видел!

— Я думал, это Диотима, — заметил Ульрих.

— Тоже, — возразил Штумм. — Она тоже замечательная. Но с тех пор, как она увлеклась половым просвещением, я кажусь себе мальчишкой. Я охотно признаю ее превосходство. Ведь война, боже мой, — это, как я всегда говорю, ремесло простое и грубое. Но половой вопрос — это как раз та область, где офицерская честь не позволяет, так сказать, чтобы с тобой обращались как с профаном!

Тем временем, однако, они сели в коляску и поехали быстрой рысью.

— Твоя приятельница по крайней мере хороша собой? — осведомился недоверчиво Штумм.

— Оригинальна, во всяком случае, сам увидишь, — ответил Ульрих.

— Значит, сегодня вечером, — вздохнул генерал, — что-то начнется. Я жду настоящего события.

— Ты говорил это каждый раз, когда бывал у меня, — с улыбкой возразил Ульрих.

— Возможно, и все-таки это правда. А сегодня вечером ты будешь свидетелем встречи твоей кузины с профессоршей Докукер. Ты, надеюсь, не забыл всего, что я уже тебе об этом рассказывал? Так вот, Докукерша — так, понимаешь, мы называем ее, твоя кузина и я, — Докукерша долго докучала твоей кузине, прежде чем дело дошло до этого. Она на всех наседала, и сегодня они наконец объяснятся. Мы ждали только Арнгейма, чтобы и он составил себе мнение.

— Вот как?

Ульрих не знал, что Арнгейм, которого он давно не видел, вернулся.

— Ну конечно. На несколько дней, — пояснил Штумм. — Вот нам и пришлось взяться за дело… — Вдруг он прервал себя и с неожиданной для него стремительностью рванулся с качавшихся подушек к козлам. — Дурак, — с достоинством прорычал он в ухо переодетому извозчиком ординарцу, правившему департаментскими лошадьми, и от беспомощности перед тряской вцепился в спину обруганного. — Вы же делаете крюк!

Солдат в штатском держал спину неподвижно, как доску, не обращая внимания на внеслужебные попытки генерала спастись с ее помощью, и, повернув голову ровно на девяносто градусов, отчего не мог видеть ни своего генерала, ни своих лошадей, гордо доложил уходившей в пустоту вертикали, что на этом участке прямой путь закрыт из-за дорожных работ, но вскоре они снова выедут на него.

— Ну, вот, значит, я все-таки прав! — воскликнул, откидываясь на сиденье, Штумм, чтобы отчасти перед ординарцем, отчасти перед Ульрихом оправдать напрасный взрыв своего нетерпения. — Надо же, чтобы этот малый давал крюку, когда я должен еще сегодня явиться с докладом к его превосходительству, своему начальнику, который хочет уйти в четыре часа домой и сам еще должен до этого явиться с докладом к министру!.. Ведь его превосходительство министр обещал побывать лично у Туцци сегодня вечером! — прибавил он тише, исключительно для ушей Ульриха.

— Да что ты?!

Ульрих показал, что он поражен этой новостью.

— Я уже давно твержу тебе: в воздухе что-то носится.

Теперь Ульрих пожелал узнать, что же все-таки носится в воздухе.

— Ну, так скажи уж, чего хочет министр?! — потребовал он.

— Этого он ведь и сам не знает, — благодушно ответил Штумм. — У его превосходительства есть чувство: теперь пора. У старика Лейнсдорфа тоже есть чувство: теперь пора. У начальника генерального штаба тоже есть чувство: теперь пора. Когда такое чувство у многих, в этом может быть какая-то правда.

— Но пора — что делать? — продолжал допытываться Ульрих.

— Это вовсе не обязательно знать! — вразумил его генерал. — Это впечатления, так сказать, абсолютные! Сколько нас, между прочим, будет сегодня? — спросил теперь он, то ли рассеянно, то ли задумчиво.

— Как можно спрашивать об этом меня? — удивленно ответил Ульрих.

— Я имел в виду, — объяснил Штумм, — сколько человек поедет в сумасшедший дом. Прости! Смешно, правда, такое недоразумение? Бывают дни, когда на человека наваливается все сразу! Так сколько же нас будет?

— Не знаю, кто еще поедет. В зависимости от этого от трех до шести человек.

— Я хотел сказать, — озабоченно сказал генерал, — что если нас будет больше трех человек, придется взять еще извозчика. Поскольку я в форме, сам понимаешь.

— Да, конечно, — успокоил его Ульрих.

— Мне нельзя ездить в битком набитой коляске.

— Разумеется. Но скажи, откуда у тебя взялись эти абсолютные впечатления?

— Но найдем ли мы там извозчика? — размышлял Штумм. — Это же у черта на куличках!

— Возьмем по пути, — ответил Ульрих решительно. — А сейчас объясни мне, пожалуйста, откуда у вас это абсолютное впечатление, что настала пора для чего-то?

— Тут нечего объяснять, — возразил Штумм. — Если я о чем-то говорю, что оно абсолютно такое, а не другое, то это ведь и значит, что я не могу этого объяснить! Можно разве лишь прибавить, что Докукерша вроде как бы пацифистка, вероятно, по той причине, что Фейермауль, которому она протежирует, пишет стихи о том, что человек добр. В это теперь многие верят.

Ульрих не нашел это убедительным.