Человек дейтерия

Этажом выше паренек полюбовался разномастными готическими граффити и даже нашел упоминание об Алке. Какой-то отважный перец объяснялся ей в любви — и явно не из одноклассников. Подписи, конечно, не было, но это было как раз понятно. Гришка тоже никогда бы не подписался под таким откровением. Хотя в его случае подпись мало что значила. Та же Алка сначала наморщила бы свой очаровательный носик, а потом попыталась бы сообразить, с какой такой планеты свалился неведомый «Гриша» и кто он такой вообще. Скорее всего, на него, блеклого одноклассника, она бы никогда и не подумала. И правильно. Для подобных настенных объяснений тоже нужна храбрость. Очень даже немалая.

Гриша припомнил, как год назад, когда городская администрация снесла спортивный корт, а потом еще и прикрыла детский садик, отдав каким-то фирмачам, на стене универа — да еще на внушительной высоте — кто-то ярко прописал, что «мэр — баран» и кое-что еще более неприличное. Храбрец поработал баллоном — и тоже готикой. Короче, смотрелось стильно и отпадно! Все тогда прямо в шоке были. Пока перепуганные чинуши организовывали маляров и автоподъемник, прохожие и ребятня на все наличные сотики успели заснять надпись. Потом снимки в Интернете появились, и народ долго еще гадал, какому герою удалась такая кудрявая акция.

А еще был случай попроще, когда, толкаясь с кем-то, Дон грянулся наземь и разбил нос. Москит тут же придумал, что делать с обильно текущей кровью. По его совету Дон макал пальцем в ноздрю — все равно как пером в чернильницу и под диктовку дружка выводил на асфальте серенаду для Алки. То есть так это почему-то именовали — серенада. Потом эти двое рассказывали, что на одну фразу у Дона ушло не менее литра. Но фразу Гришка видел своими глазами, и была она куцая и предельно короткая: «Алка, ты супер!». То есть восклицательный знак в ней был, а запятой не было. На нее, как объяснял Дон, не хватило крови. Хотя сам Гриша подозревал, что про запятую Дон просто не знал изначально. Как говорил, так и писал. Хотя парень он был все равно не слабый. Мог, например, в одиночку удерживать дверь перед целым классом. Был у них такой прикол — выскочить по звонку первым из класса и, захлопнув дверь, удерживать напирающую груду тел. У других это растягивалось секунд на пять максимум, а вот богатырь Дон иногда минуту выдерживал. За что и зарабатывал респект и полную уважуху.

Гриша давно заметил, если человек не слабый, если справа и слева, у него точно, фурункулы топорщатся разные там бицепсы-дрицепсы, то и умным ему быть совсем необязательно. Вот и Дон о грамматике с разными там запятыми представление имел смутное. А тут еще словарь новый появился — с кофе среднего рода. Да еще учебниками Бунеевых школы завалили — с кучей туповатых экивоков, с килограммовыми заданиями, от которых прямо тошнило. Муть, короче, которую и умным-то противно было делать, и ясно становилось, что скоро науке правописания придет полный капец. Потому что ребятишки вроде Дона и Лешего окончательно завоюют власть на планете и, конечно, первым своим манифестом упразднят столь измучившие человечество науки. Просто отменят за ненадобностью.

Тем не менее Дон — пусть даже без литра крови — на этот клятый этаж взлетел бы мухой, а Гришка поднимался целую вечность. Когда же наконец был взят последний пролет, выяснилось, что номера квартиры он не знает. Можно было, конечно, поприкладывать ухо там и сям, послушать, где шумно и весело, но Гриша постеснялся. Ну, позвонит в дверь, может, даже откроют, а что он скажет? Возьмут и не пустят, как в тот же лифт, спросят, зачем приперся. По-умному — спуститься бы да уйти, но что-то удерживало Гришку, и он слонялся от стены к стене, замирая у чужих дверей, силясь услышать знакомые голоса. Так и проторчал на площадке битый час, пока не прибежали запыхавшиеся Надька с Арсением. Эти двое бегали за подарком, потому и опоздали. С ними он и зашел, хотя уже точно знал, что совершает ошибку.