Человек для себя

Первым, кто приложил критерий истинности и ложности к желаниям и удовольствиям, был Платон. Удовольствие, подобно мысли, может быть истинным и ложным. Платон не отрицает реальности субъективного ощущения удовольствия, но указывает, что ощущение удовольствия может быть «ошибочным» и что удовольствие, как и мышление, имеет познавательную функцию. Платон обосновывает эту точку зрения теорией, что удовольствие порождается не какой-то обособленной, чувственной частью человека, а всей его личностью. Из этого он делает вывод, что хорошим людям свойственны истинные удовольствия, а плохим — ложные.

Аристотель, как и Платон, утверждает, что субъективное переживание удовольствия не может быть критерием правильности действий, а, следовательно, и их ценности. Он говорит, что «если людям с порочными наклонностями что-то доставляет удовольствие, не надо думать, что это доставляет удовольствие кому-либо кроме них, подобно тому как не является здоровым, сладким и горьким то, что таково для недужных, и не бело то, что кажется белым больным глазам».[107] Порочные удовольствия не являются на самом деле удовольствиями «кроме как для растленных людей», в то время как удовольствия, объективно заслуживающие этого названия, сопутствуют тем «деятельностям, которые свойственны человеку».[108] По Аристотелю, существует два вида полноправных удовольствий: те, что связаны с процессом удовлетворения потребностей и обретения сил; и те, что связаны с использованием сил, уже вполне обретенных. Последние представляют собой удовольствия высшего порядка. Удовольствие — это деятельность (энергия) существа в его естественном состоянии. Наиболее удовлетворительное и полное удовольствие — это качество, возникающее от использования уже обретенных и ставших реальными сил. Оно предполагает радость и спонтанность, или беспрепятственную деятельность, где «беспрепятственная» означает «не заблокированная» или «не фрустированная». Таким образом, удовольствие совершенствует деятельность, а, значит, совершенствует и жизнь. Удовольствие и жизнь связаны воедино и их нельзя разделить. Величайшее и самое продолжительное счастье проистекает из высшей человеческой деятельности, которая сродни божественному, т. е. деятельности разума, и в той мере, в какой человек имеет в себе некий божественный элемент, он будет осуществлять такую деятельность.[109] Следовательно, и Аристотель приходит к понятию истинного удовольствия, идентичного субъективному переживанию удовольствия здоровым и зрелым человеком.

Теория удовольствия у Спинозы в известном смысле сходна с теориями Платона и Аристотеля. Но он идет дальше, чем они. Он также считает, что удовольствие — результат разумной и добродетельной жизни, а не свидетельство грешности, как гласят учения, выступающие против удовольствия. Он совершенствует теорию, предлагая в большей степени основанное на опыте и конкретное определение удовольствия, опирающееся на его антропологическую концепцию. Понятие удовольствия у Спинозы связано с понятием потенции (силы). «Удовольствие есть переход человека от меньшего совершенства к большему; неудовольствие есть переход человека от большего совершенства к меньшему».[110] Большее или меньшее совершенство это то же, что большая или меньшая сила для реализации возможностей и, следовательно, для приближения к «образцу человеческой природы». Удовольствие — не цель жизни, но оно неизбежно сопутствует плодотворной деятельности. «Блаженство (или счастье) — не награда за добродетель, а сама добродетель».[111] Значение спинозовского представления о счастье состоит в динамической концепции силы. Гете, Гюйо, Ницше, если вспомнить только несколько самых значительных имен, строили свои этические теории на той же идее, что удовольствие — не первоначальный мотив поступка, а спутник плодотворной деятельности.

В «Этике» Спенсера мы находим исчерпывающее и систематическое рассмотрение принципа удовольствия, которое мы можем использовать в качестве отличной отправной точки дальнейшего рассмотрения.