Человек года

Недавно прочитал я в письме, пришедшем на мое имя из Аргентины от профессора Кастельери, что Николай Иванович, мол, был крупным, известным человеком в Медыни. Опять чепуха. Это как-то особенно обидно. У нас всегда так — прославится человек, и все сразу засюсюкают: «Николай Иванович, Николай Иванович!» А если не знаменит, то могут и в милицию забрать, и по морде надавать или в шею. «А ну вали, — скажут, — отсюда, Прокопыч, пока тебя вообще не убили». Вот оно у нас как. А он там из Аргентины своей думает это осмыслить. Нет: «Умом Россию не понять», — это я ему так и написал в ответ, заклеил в конверт, отправил. И больше ничего объяснять не стал. Пусть живет иллюзиями и думает, что гений тут творил у нас в полной любви и всеобщем уважении.

Пусть не знает хоть о Нине Васильевне Кудельниковой, супруге Николая Ивановича, женщине кроткой и смелой, наделенной разными талантами, но более всего русским талантом сперва долго крепиться и дуться, а потом так разораться на всю округу — и так, прости Господи, заматериться, так заголосить, что хоть святых вон выноси. Раньше культурные люди не ссорились на публике, не кричали, а подавляли противника умом и интеллектом. Делали, так сказать, хорошую мину даже при плохой игре. Но, видимо, эту манеру подавлять противника интеллектом господа вывезли на кораблях, которые бежали от Красной Армии в Париж и Константинополь. Я это так зло говорю потому, что у нас никто не только не будет подавлять интеллектом, а, наоборот, норовит либо в харю, либо задавить по начальству. Женщины у нас тоже такие хабалки, такие грубиянки и профурсетки, что даже Нина Васильевна Кудельникова на их общем фоне выглядит вполне кроткой и нестрашной.

Приведу пример из дореформенного, докудельниковского прошлого. Было это в воскресенье. Я пошел на речку посмотреть, как там ловятся плотвицы. Иду себе, а навстречу мне поднимается незнакомая женщина с корзинкой белья — довольно еще не старая. Я этой женщине неосторожно улыбнулся. Тогда она поставила корзину на землю, подбоченилась, поправила платок на голове и говорит мне:

— Ну вот, едри твою мать! — и смотрит пламенным взглядом. Я даже невольно обернулся, потому что подумал, что это она не мне. Но нет, день был воскресный, мы были одни на реке, и только внизу у берега кидали удочки какие-то рыбачки в кепках.

— Извините, это вы мне? — спрашиваю я ее осторожным и умильным голосом, потому что советская женщина — дореформенная, как, наверное, многие еще помнят, — могла так «замонастырить» и вдарить, что слабому здоровьем мужчине вроде меня это могло принести бесславный конец. Поэтому я сразу сделал строгое лицо и строго ее спрашиваю: «В чем дело?»

— А вот в чем, — отвечает она и так и пожирает меня ненавидящим взглядом. — Муж мой, поганец, Володька, сел на мотоцикл свой сраный и укатил на рыбалку. Я детей в школу должна на завтра собирать, сходить на базар и в магазин, все купить, обед сготовить и теперь вот постирать и белье прополоскать. Ну есть на этом свете справедливость, Господи, едри твою мать? Чтобы вы все поиздохли, сволочи!

После этого она взяла корзину и как ни в чем не бывало пошла себе твердой походкой по тропинке наверх.

Я привел этот пример как характерный. Я понимаю, что вам, теперешним, выросшим среди ласки и неги, среди нежных, мягких, воркующих женщин, среди жизни, исполненной искусства и красоты, вам трудно понять и поверить, что такое могло быть. Но ведь было — факт. И люди жили среди этого всего, пока гений Николая Ивановича не пронзил мозг и сердце мира, не привел человечество в окончательное и блаженное состояние духа.

Вообще надо признать, что Николай Иванович был всегда мыслителем не из слабых, не зря Нина Васильевна кричала ему: «Смотри, дурак, накаркаешь, будь ты проклят!» Помню, однажды, когда она отправилась в магазин, чтобы купить молока, которое у нас привозят крайне нерегулярно, мы сидели в садике с Николаем Ивановичем и пили смородиновое вино.

— Прокопыч, а что ты лично думаешь про жидомасонов? — спросил меня вдруг Николай Иванович, хитро, искоса, поглядывая на меня.

— Сволочи! — сказал я, как сейчас помню, очень убежденно. — Жиды Россию продали, и эти туда же. Всех их надо расстрелять.

Николай Иванович рассмеялся от удовольствия. Он очень любил, когда ему возражали. Как великий Капабланка, он любил возникающие трудности. Хотя сам, к слову сказать, в шахматы не играл, потому что считал, что самое интересное происходит в жизни и что глупо тратить время на обдумывание ходов деревянных коней и офицеров, когда есть кони живые, и офицеров полно, и у них есть куча своих проблем. Но это к слову. Мы выпили с ним еще по стаканчику смородинового вина, Николай Иванович взял холодную картошечку, макнул ее в соль и сказал:

— Это ты просто от темноты, от дремучести так говоришь… Прокопыч. Никак не может быть, чтобы ты знал хоть одного жидомасона лично. А доверять, друг мой, можно только тому, что ты знаешь сам, сам на себе испытал. Ответь мне, в чем разгадка всех вещей?

— В Библии, — сказал я твердо.