Человек-Горошина и Простак

Я обрадовался этому и только успел подумать: "Куда же они подевались?", когда под крылом Ахумдус показался маленький дом, окруженный садом. Седой старичок стоял среди роз и ржавыми Ножницами стриг черного козла. Вдруг Ножницы с противным лязганьем вырвались из рук и набросились на ближайший розовый куст. Они срезали бы все до единого цветы и даже все бутоны, но старичок вовремя схватил их.

— Держи Ножницы! — крикнул я старичку. — Держи их крепче, не выпускай из рук, запирай на ночь на семь замков, а то они наделают много зла!

…Мы летели вдоль главной улицы. Из-за угла вышел Турропуто. Ну и жалкий вид был у Колдуна! Рука подвязана, на глазу пластырь. Красно-синий нос распух.

Мы опустились пониже, и я закричал, что было силы:

— А вот кому нужны битые колдуны, ломаные кости, старые тряпки, колдунские фокусы-покусы.

Турропуто подскочил, завертелся, и тысяча ветров завыли, закружились, как голодные псы.

Но Ахумдус благополучно ушла в высоту.

Весь город покрыл глубокий снег. Торговец вывесил в витрине магазина плакат:

"Ввиду неожиданного наступления зимы дешевая распродажа осенних и летних товаров!" Девочки лепили снежных баб с морковными носами. Мальчики играли в снежки.

Мы с Ахумдус влетели через форточку в комнату гостиницы, откуда нынешней ночью начали путешествие.

Глава шестая ВОЗВРАЩЕНИЕ К УЧИТЕЛЮ И ПРОЩАНИЕ

Антимизерин

— За дело! — прожужжала Ахумдус.

Вместе с ней мы понатужились — раз… два… дружно, раз… два, — перевалили таблетку антимизерина на торец и покатили к краю стола.

Таблетка упала и разбилась на множество осколков. Ахумдус перенесла меня на пол, а сама улетела в свой домик.

Я стал, не разжевывая, глотать кусочки антимизерина, валявшиеся кругом.

И сразу увеличился в десять, двадцать, сто раз.

И почувствовал себя великаном, хотя был еще ниже стула. Я глотал кусочки антимизерина и все рос и рос. Казалось, я дорос до неба, и если выйду на улицу, то придется наклонять голову, чтобы не сбить солнца. А на самом деле, я как был до всех этих событий небольшого роста, так и остался. Даже сделался на шесть сантиметров ниже, потому что несколько крошек антимизерина укатились и их не удалось отыскать.

Я не огорчился тем, что стал меньше, потому что дал себе слово до конца жизни не глядеть ни на каких принцесс, даже если в мире были бы другие принцессы.

А раз ты одинок — какая разница, высокий ли ты или маленький! Никому до этого нет дела.

— Пора, — прожужжала Ахумдус, но я не мог так просто проститься с ней, столько раз спасавшей мне жизнь. Я попросил ее подождать минутку и сбежал по лестнице в буфет. За стойкой спал толстый буфетчик. С трудом я растолкал его. Но он только проворчал: "Подождете до утра", и опять захрапел. Тогда я схитрил; ведь и простак может кое-чему научиться.

Я снова растолкал толстяка и сказал ему:

— Просто у вас нет варенья и никогда не было, а то, что было, прокисло и съедено мышами. А вы обыкновенный хвастун.

Он прямо задохнулся от возмущения.

— Это у нас-то, в нашем знаменитом буфете нет варенья?

Через минуту передо мной оказался поднос, где стояли тарелочки со всеми сортами варенья, какие только есть на свете.

Ахумдус проворчала: "Зачем все это?", но я отлично видел, как она обрадовалась.

Ну и пир у нас получился!

Потом я отнес Ахумдус в Бюро проката скаковых мух.

— Нет ли жалоб? — спросил заведующий.

Я ответил, как думал, что Ахумдус — самая прекрасная, смелая и мудрая муха на свете.

— Прощай, мой мальчик, — прожужжала Ахумдус.

— Прощай, сестричка! — ответил я.

Учитель

Я вышел на улицу и пошел туда, куда показывал флюгер. Снег растаял, пригрело солнце. В магазине, где висел плакат "Ввиду неожиданного наступления зимы дешевая распродажа осенних и летних товаров", вывесили другое объявление:

"Так как лето вернулось, дешево продаются зимние вещи".

Улица вывела меня к вокзалу. У окошка кассы я сообразил, что не знаю, до какой станции ехать. Но из окошка выглянул наш Голубь, которого я, конечно, сразу узнал, хотя и не подал вида.

Кассир-Голубь протянул билет, вышел из своего помещения и провел к поезду.

В пустом купе я лег и сразу уснул. После минувшей ночи спал я так крепко, что проводник с трудом растолкал меня. На перроне ждал Ворон. На этот раз ему не пришлось нести меня в клюве: я немножко научился верховой езде и летному делу, когда летал с Ахумдус.

Среди поля синих колокольчиков показался наш милый, поросший седым мхом старый бревенчатый дом. Учитель стоял на пороге; он улыбнулся и помахал рукой, а я соскочил с Ворона и со всех ног бросился к нему. Ах, как я соскучился по дорогому метру Ганзелиусу, хотя ведь не видел его всего одни сутки.

Я начал рассказывать Учителю обо всем, что произошло, стараясь ничего не упустить, но скоро понял, что он уже все знает.

Когда я заговорил об Ахумдус, Учитель улыбнулся:

— Она тебя прозвала простаком, мой мальчик?! Ты не обижаешься на нее?

— Нет, — ответил я. — Ведь есть, наверно, гораздо более обидные прозвища. Я только не помню какие.

— Трус, — подумав, сказал Учитель. — Это самое обидное прозвище.