Человек и его тень

— Разрешите доложить, уважаемая руководительница, но я не умею ездить верхом…

— Как это не умеешь? А еще называешься бойцом!

— Я действительно никогда не ездил…

— Не ездил, так поездишь!

— Немедленно садись, пока руководительница не рассердилась! — злорадно подхватил Вэй Тао, тыча его кулаками в поясницу и даже легонько пиная ногами.

Эти тычки и пинки сыграли для писателя роль допинга, вернее, боевого горна. Он бодро выпрямился, подошел к высокому серому коню, несколько раз попробовал запрыгнуть на него, но не сумел — то ли от усталости, то ли от чрезмерного возбуждения. Тем временем к Цзян Цин подвели красивого пегого скакуна. Несколько человек, поддерживая Чжуан Чжуна под зад, наконец взгромоздили его на коня. Усевшись в седле и оглядевшись, он вдруг почувствовал себя ужасно высоким, приблизившимся к горам и даже к самому небу; все страхи этой ночи разом исчезли. Вообще-то говоря, такую минуту следовало запечатлеть в стихах, но писать в седле, особенно при умении Чжуана ездить верхом, было неудобно — оставалось только сочинять стихи устно. Едва он успел сложить строки:

Дует весенний ветер, дробно стучат копыта,
Весь день любуюсь цветами древней столицы… —

как пегий скакун двинулся вперед. Чжуан Чжун торопливо дернул поводья и затрусил за ним. Он оглянулся: Вэй Тао и остальные угодливо поспешали им вслед!

Глава семнадцатая. Автор вместе с читателями взволнованно встречает крупную превратность в судьбе героя. Чжуан Чжун погружается в мир мрака.

Вокруг высились причудливые горы, громоздились бесчисленные скалы, а писатель все думал о превратностях судьбы, которые каждый раз позволяют ему продемонстрировать свои редкие способности. Еще совсем недавно ему казалось, что он попался, навлек на себя невообразимые неприятности, но печаль неожиданно обернулась радостью, и вот он в полном смысле слова опять сидит на коне, а Вэй Тао и остальные бегут за ним! Он вспомнил, как ночью его везли сюда, чуть ли не связанного, и невольно усмехнулся. Ну что ж, это тоже хорошо, это дополнительный опыт, который поможет ему в дальнейшем выпукло изобразить героя своей новой пьесы, его очистительные страдания, его мужество, его умение смотреть прямо в лицо смерти.

Когда они вернулись с конной прогулки, Вэй Тао отвел его в гостиницу, и тут только Чжуан понял, что верховная руководительница собирала здесь избранных людей на какое-то совещание. Чему оно было посвящено, пока оставалось неясным. Перед уходом Вэй Тао сказал:

— Ладно, ты посиди здесь, мы еще увидимся!

Тон у него был довольно раздраженный, но писатель не принял это близко к сердцу. В конце концов Вэй — глава группы по делам культуры, а ему пришлось бежать вслед за лошадьми и глотать пыль, так что его настроение можно понять.

От нечего делать Чжуан Чжун развернул только что пришедшую газету, и в глаза ему бросился крупный заголовок, из которого явствовало, что вчера верховная руководительница произнесла важную речь. Здесь же была опубликована фотография Цзян Цин, участвовавшей в физическом труде. Ее голову стягивала узкая косынка, совсем как у героев пьесы «Брат и сестра поднимают целину». Вся эта реклама полностью противоречила тому, что Чжуан слышал от брата, жены и Вэй Цзюе. Но тут ему пришла одна мысль, от которой у него кровь застыла в жилах, ему почудилось, будто со своего высокого коня он летит в пропасть. Толкнул дверь — заперта. Писатель еще больше перепугался, все волоски на его теле встали дыбом, словно колючки. Он начал барабанить в дверь, но никто не откликнулся.

Чжуан в крайнем волнении сделал несколько кругов по комнате. Он вновь и вновь обдумывал только что произнесенные слова Вэй Тао, на сей раз они показались ему явно ироническими. «Ладно». Что «ладно»? Что я изменил верховной руководительнице?! «Посиди здесь» — это уж и вовсе не требует объяснений. «Мы еще увидимся». То есть мы еще с тобой посчитаемся?! Выходит, скоро его отдадут под суд? Но почему? Неужели они подслушали мой разговор с братом и Вэй Цзюе, перехватили письмо жены или, еще того хуже, подсмотрели, как я фотографию Цзян Цин клал на сливной бачок унитаза?! Одного этого поступка достаточно, чтобы обвинить меня в контрреволюции, да еще в бешеной контрреволюции! Мне будут кричать: «Ты заставил верховную руководительницу целый день нюхать вонь от туалета — это неслыханно! Вырвать его черное сердце!»