Человек и его вера

Недаром Алеша никогда никого не осуждает. Он выслушивает других; он очень здраво судит о том, что правильно, а что нет; он не выражает согласия, если для этого нужно пойти против совести, но при всем при том никогда не берет на себя роли судьи. Если он не знает, как быть дальше, то молча уходит прочь. Потому-то и привязался к нему так сильно его отец, старый плут и развратник: «Ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!»

Однако «судит» сама Алешина суть; иными словами, самим своим присутствием, ясностью своего взгляда он доводит до сознания окружающих разницу между добром и злом. «Ты моя совесть», — говорит ему Грушенька. Это действительно так, причем она не составляет исключения. Это так именно потому, что он не судит и не осуждает, потому что в нем нет ни следа апломба и нравоучительности. Языком его непреднамеренности говорит сама истина.

Особо подчеркивается его целомудрие: «Была в нем одна лишь черта, которая во всех классах гимназии, начиная с низшего и даже до высших, возбуждала в его товарищах постоянное желание подтрунить над ним, но не из злобной насмешки, а потому, что это было им весело. Черта эта в нем была дикая, исступленная стыдливость и целомудренность. Он не мог слышать известных слов и известных разговоров про женщин… Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался, и все это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду. Под конец, однако, оставили его в покое и уже не дразнили «девчонкой», мало того, глядели на него в этом смысле с сожалением».

Целомудрие это идет от духа, вернее, от духовного. В своей ориентации на высшие, святые ценности его существо не выносит никакой грязи.

Быть может, он предощущает в собственной чувственности опасность особенно глубокого падения. О том, что он подвержен этой опасности, свидетельствуют некоторые патологические явления. Внутренне он очень глубоко связан со своей умершей матерью, доведенной до могилы развратом и подлостью своего мужа. Именно от нее сын получил первое, очевидно решающее, религиозное впечатление, но от нее же он унаследовал и особую психическую возбудимость. Когда однажды его отец в омерзительно хвастливом тоне рассказывает, как он доводил больную жену до припадка, Алеша, сопереживая матери, начинает испытывать то же невротическое состояние.

И наконец, последнее подчеркиваемое качество: «Характерная тоже, и даже очень, черта его была в том, что он никогда не заботился, на чьи средства живет… эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его по первому даже спросу, или на доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил. Да и вообще говоря, он как бы вовсе не знал цены деньгам, разумеется не в буквальном смысле говоря. Когда ему выдавали карманные деньги, которых он сам никогда не просил, то он или по целым неделям не знал, что с ними делать, или ужасно их не берег, мигом они у него исчезали. Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а может быть, напротив, почтут за удовольствие».

За словами «летописца» — той небеспонятливой, но несколько тривиальной личности, от имени которой Достоевский-романист любит вести повествование, заручась таким образом средней психологической «точкой отсчета», — нетрудно ощутить присутствие второго плана. Здесь вновь представлено чисто метафизическое, а строго говоря — христианское качество: отказ от заботы о завтрашнем дне. Как и другие, оно не приобретено с годами, а даровано, положено в колыбель. Эта полнейшая беззаботность по отношению к хлебу насущному неудивительна в человеке, обратившемся к иным, духовным ценностям; но она сочетается с таким убедительным действием на окружающих всего его светлого существа, что они не могут не помогать ему. Между случайным встречным и Алешей сразу же возникает своеобразная солидарность, ибо каждый видит, что этот человек посвятил себя высшим ценностям.

3. Истина и ангел