Человек и песня

«В поселок Умбу-Лесной завтра сходи,— советует мне Герасим Константинович,— там Петро Ивановиць Пирогов, кузоменьской родом, историю нашу пишет. Тот мно-ого знат, тебе расскажет». «Бабку Катариху тебе в поселке кажной укажёт,— подхватывают женщины,— она така уж проходимка, така проходимка, первобытна старуха — все знат...» — «Как проходимка?! — безмерно удивляюсь я. И тут же записываю изначальный, древний смысл слова: «Она уж на веку кругом в людях жила, весь Терьской берег прошла-проходила, все вызнала. Стара, а шибко памятлива,— все обскажет, споет тебе».

Ночью не спалось от радостного волнения первой встречи с творцами и хранителями народного искусства Тихонько скрипнула дверь — и после избяного тепла плотно охватывает меня сорокаградусный мороз полярной ночи. В тишине явственно слышен бег Умбы-реки. Вся деревня спит. Ни одного огонька в окнах. Только непривычно огромные искристо зеленые звезды светят так ярко, что на голубоватом снегу видны прозрачные тени изб. Тоненько повизгивает снег под валенками. Иду к рыбной фактории у моря. И вдруг будто кто-то слегка толкает меня в спину, подает тревожный сигнал: что-то случится сейчас, берегись!.. Останавливаюсь и гляжу назад. И впрямь сейчас что-то случится. В недвижной бездонности черноты неба «что-то», еще пока не видное глазу, но уже присутствующее незримо, зарождается, оживает, движется и вот-вот воочию, зримо представится. Мгновенно (только что в этом месте ничего не было, кроме черноты) проявляются разноцветные сверкающие очертания гигантского инструмента, похожего на орган. Глаз не может уловить мгновений движения, но уже через считанные секунды очертания органа становятся фасадом невиданного дворца, полыхающего радужным, зловеще холодным огнем. Вот чудища какие-то застыли в судорожном изгибе то ли пляски, то ли поединка. И вдруг все исчезает. Миг исчезновения так же неуловим, как и миг возникновения. Так вот она, первая моя встреча с грозной, пугающей красотой сполохов таинственного полярного сияния, с его загадочной цветомузыкой...

«ПРОХОДИМКА» БАБКА КАТАРИХА

Наутро мы с Шурой идем в райцентр Умбу-Лесной. «Проходимка» бабка Катариха (Анастасия Ивановна Катарина) оказывается необыкновенно приветливой, непритворно доброй, одновременно хитроватой и мудро откровенной старушкой. Каждая морщинка ее лица излучает улыбку. Узловатые пальцы натруженных на веку рук не перестают прясть шерсть и наматывать нитку на веретено. Маленькая казенная комнатенка кажется тесной от шума радио. «Проходите-ко, девки, проходите-ко, красны! Откуль идетё, куды путь держитё? По каким делам к нашим берегам? О-о! Из Москвы, к нам за песнями? Преже говаривали — «в Москву по песни», а топерича — из Москвы. Вона их сколько в Москве песен — от них и ящик тесен»,— смеется бабушка Катарина, указывая на радио, прикрытое салфеточкой с вышитой птицей.— Я вот сколь лет уж слушаю радиво, а все не пойму, кто там сидит, поет, играёт да гудаёт, да про што баёт... Только привезли впервой до войны ети радива, стары люди первобытны говорили: нечиста сила там сидит. А дети розломали — и нет там ей, нечистой силы.

Я думаю: бес
Давно на кобылу влез,
Да вза морё поскакал,
Да там и запропал...

Невелика росточком, «незаживная»[10], темный платочек повязан узелком под подбородком, длинный темно-синий сатиновый сарафан. Лицо правильное, легко представить его молодым и красивым: удлиненный овал, ровный, не короткий нос, мягко закругляющийся подбородок. Необыкновенно живые орехово-карие глаза смеются, остро испытующе, с прищуром глядя на нас. Вдруг лицо ее принимает нарочито серьезное, чуть не сокрушенное выражение, даже углы тонко очерченных губ опускаются. И это противоречие сбивает с толку. Не понять: то ли бабушка Катарина над нами посмеивается, то ли, наоборот, нас забавляет, то ли не хочет с нами вовсе дела иметь, дурачит, то ли своими признает...