Человек и пустыня

Сима прожила только три дня. Она была до крайности нервна, поминутно вздрагивала, говорила мало, задумчиво ходила по всему дому из комнаты в комнату, засматривалась на стены, на картины, всем давно известные и всем давно надоевшие, долго стояла на балконе, рассеянно блуждая глазами по заволжским белым просторам. Виктору Ивановичу казалось: Сима навсегда прощается с родными. Ее поспешный отъезд встревожил стариков, не понимавших, к чему такая торопливость.

— Мне надо ехать. Дела.

Она говорила намеками, с видом таинственности, будто знала такое, что не дано знать другим. Иван Михайлович посмеивался над ней:

— Ну, ораторша, скоро ли перемены будут?

И Сима со странной уверенностью ответила:

— Теперь скоро. Народ получит все, что требует.

— А староверы?

— И для староверов мы вырвем права.

Иван Михайлович захохотал.

— Вот они, заступнички-то наши! Ну и бой-девка! А скажи, хорошие барышни по хорошему жениху не получат?

В праздничный день Симу провожали на вокзал всем домом.

В первый раз Виктор Иванович увидел, как Сима, прощаясь, плакала. Она взяла Виктора Ивановича под руку, отвела в сторону, горячечно зашептала ему прямо в лицо:

— Если со мной что случится, смотри же, Витя, я буду обращаться только к тебе. На своих я не рассчитываю.

Виктор Иванович тихонько и серьезно спросил ее:

— А может быть, ты напрасно идешь с ними?

Сима сразу стала серьезной и строгой.

— Что ты? Разве не знаешь, что у меня иного пути нет?

— Почему нет? Путей сколько угодно! Конечно, дело твое, а почему-то мне жаль твоей судьбы. Так, значит, ждать?

Сима опять засмеялась:

— Жди, жди!

В этот вечер, оставшись один, Виктор Иванович долго ходил из угла в угол по своему кабинету, думал: «Какая самоуверенность! Мы вырвем права! Откуда такое у двадцатилетней девицы?»

Ольга Петровна плакала… Ее утешали все, как могли: «Что там? Сима не маленькая: понимает, куда, на что идет!» Иван Михайлович утешал с особенным усердием:

— Перестань, сваха, не горюй! Выросла большая, с ней ничего теперь не сделаешь. А может быть, это и к лучшему. Обещает: «Все добудем». Может быть, правда? Мы не добыли, авось наши дети добудут.

И, замолчав, сказал тоном ниже:

— Странный народ пошел. Молодая девка, а гляди, в большие дела вникает. У нас этого не бывало.

А все во всем городе — мещане, чиновники, рабочие, купцы, торговцы на базаре, — все, все ждали чего-то… может быть, ждали чуда.

Не прошло недели с отъезда Симы (все еще много разговаривали о ней), раз утром Василий Севастьянович без шапки прибежал из конторы в дом с газетным листом в руках. Глаза его округлели, рот полуоткрылся, хрипел.

— Что случилось? — испугался Виктор Иванович.

— Смотри! В Москве царева дядю убили!

Вся семья сбежалась в столовую слушать весть об убийстве великого князя Сергея. Ксения Григорьевна по-старушечьи наивно сказала:

— Страх-то какой! Бомбой разнесло на мелкие части. Господи, до чего народ дошел.

Виктор Иванович, потрясенный вестью, Приказал Храпону запрячь лошадь, поехал в сад. Он придумал эти поездки, чтобы в часы волнений успокоиться. Когда выехали за город, Храпон повернулся, спросил:

— Говорят, царева дядю вдрызг разнесло?

— Да, разнесло. А тебе-то что?

Храпон ухмыльнулся.

— Мне-то, знамо, ничего, да уж больно занятно!

«Дьявол знает что! — подумал Виктор Иванович. — Все открыто радуются!»

Он сжался и, как всегда в минуту тревог, ушел в себя, замолчал.

День его распределялся теперь так: он вставал рано, жадно читал газеты и журналы, теперь странно дерзкие, с небывалыми, неслыханными словами. После завтрака ходил в контору, где Иван Михайлович и Василий Севастьянович уже спозаранку сидели за своими столами, говорили лениво, потому что дело, как всегда перед весной, замерло. В конторе теперь больше говорили о политике, о том, что делается на войне и в столицах, и каждый чего-то ждал, ждал скоро, и ждал непременно хорошего, и в ожидании нетерпеливо дрожал.

— Скорей бы!

И через полмесяца, не больше, пришел указ:

«Государь император приказал министрам привлечь достойнейших, облеченных доверием народа людей к управлению страной».

И странно, у Виктора Ивановича вот этот царев указ связался в уме с убийством царева дяди: убили дядю — царь вынужден дать указ.

В эти весенние дни ему хотелось верить, что — пусть дикими, бурными путями — жизнь идет к какой-то прекрасной цели, что поднимается большая, созидающая сила, похожая на весну. Земцы, купечество, интеллигенция, рабочие, студенты — у всех была одна цель, все идут к этой цели и добьются. Хотелось верить. И не было уже сил сидеть дома: Виктор Иванович уезжал в «Биржу», ездил по знакомым купцам, завел знакомство с председателем земской управы, которого в уезде и в городе считали красным. Ездил к попу Ларивону, у которого всегда были новости самые достоверные. Поп однажды показал письмо:

— Из Москвы с Рогожского пишут: все налажено. Сам Витте обещает хлопотать.

И правда, в переломе апреля в газетах был опубликован царский указ о веротерпимости.