Человек и пустыня

— Пустыня побеждает! — пробормотал он и задвигался беспокойно, прыгнул с верблюда — дрожащий и качающийся — и пошел, держась за задок фуры. Странно: уже светило солнце. Он ненавидел солнце. Он пытался кричать… Сил не было.

Он все шел, шел, шел, понимая, что, если остановится, придет смерть.

Кто-то давал ему воду, кто-то чем-то кормил…

И еще самое последнее — он увидел вот что: на берегу озера лежал человеческий труп. Голова была у самой воды, а ноги у обрыва. Что-то очень знакомое было в этом трупе. Эта борода, это пальто, эти сапоги. Виктор Иванович приложил руку ко лбу, закрыл глаза, вспоминая. Где он видел этот труп?..

И вспомнил: это был он сам — Виктор Иванович Андронов… От испуга у него закружилась голова. Он потянулся к задку фуры, чтобы опереться, и с размаху упал наземь.

1929

РАССКАЗЫ

СМЕРТЬ НИКОЛИНА КАМНЯ

В Кряжиме за околицей — лес, — березы вперемежку с соснами, — а в лесу, возле бережку, на студеном ключе, — Николин камень. Серый он, этакий могутной, будто сила какая лежит среди леса на мягкой обомшелой земле, укрытой хвоями и прошлогодними листьями. Все кругом темно: и угрюмый лес, и сумрак между деревьями, а он светлый — издали его видно.

Большой камень. С боков он обточен — века обточили его, — а сверху на нем выемка, будто след человеческой ступни.

И ходит сказ про этот камень:

Давно это было, когда Никола еще по русской земле странствовал, смотрел, как наши мужики живут-горюют; проходил он через кряжимский лес, остановился у камня отдохнуть; вот на эту старую сосну он вешал свою сумочку с ржаным хлебом, пил воду из студеного ключа и, поднявшись на камень, беседовал с богом.

С той поры камень хранит Николин след; все теперь знают: вот здесь стояли святые Николины ноги.

И сосна еще жива, на которую он свою сумочку вешал, — только совсем старая стала, одной верхушкой зеленеет, а у корней — большое сквозное дупло, — такое большое, через него человек может пролезть.

А где Никола побывал, то место свято. Хранит и почитает народ эти места.

Хранят и почитают кряжимские мужики и камень Николин, и сосну Николину, и лес кругом них — заповедный Николин лес; все берегут пуще глаза: гордятся серяки, что Никола возле их села останавливался и здесь с богом беседовал.

И гадают: не о кряжимских ли мужиках он говорил ему?

Надо полагать, что о них. И доброе что-нибудь говорил: ведь Никола, ежели рассердится, сам накажет, а никогда богу не пожалуется на слабого человека.

Он этакий: сердитый, да милостивый.

Раз говорил — хорошо говорил. Значит, кряжимские мужики на особом счету у бога: сам Никола за них ходатель.

И правда, подает бог милости Кряжиму. Что ни двор на селе — то полная чаша. Что ни мужик — то богатырь, крепыш. Что ни баба — то красавица, могутная да ядреная, на спине хоть рожь молоти. Скот ли там посмотришь, сады ли, пчельники, огороды, нивы… Везде благодать.

А почему? Никола выпросил.

И во всем Кряжиме, почитай, первый двор — Бирюковский двор. Не двор, а вроде курмыш целый. Вдоль порядка четыре избы стоят и не какие-нибудь, пятистенные. Да еще на огородах, вон там, в углу, где купами стоят яблони и груши, темнеет крыша просторной кельи — там холостой Петруха живет, второй сын Василия Бирюкова.

И всем двором, всей обширной семьей управляет сам дед Василий. Работяга старик!

Еще не белел восток — только-только третьи петухи протрубили, — а Василий уже по двору бродит. Побывал у лошадей, посмотрел овец, коров — весь двор обошел. В другой день он крикнул бы зычно:

— Эй, вставайте!

Разбудил бы разом всех, во всех четырех избах. Старик любил, чтобы все вставали на работу до солнышка. Известно ведь: «Рано вставать — много хлеба жевать». И послушно зашевелились бы люди во всех избах.

А нынче нет. Нынче праздник: Никола вешний. Поговорил Василий дружелюбно с лошадями и через сарай вышел задними воротами на огород.

Восток зарозовел весь. Небо стало бирюзовое, глубокое, просторное, а звезды на нем побледнели, будто веснушки на молодом лице. В ветвях ближней березы призывно пел зяблик. Василий остановился и выпрямился. Навстречу ему, из-за огородов, с речки тянуло сыростью. Кругом пахло проснувшейся землей… Густая роса белела на траве.

«Хорош день будет, — подумал Василий, — упросил Никола Илью для своего праздничка».

Он привычно представил, как святой Николай, опираясь на клюку, прошел по раю к пророку Илье, который испокон веков делает погоду, и попросил его попридержать нынче и тучи, и ветер, и туманы, чтобы народу православному хорошо было править Николины именины.

Дед стоял долго, любовно посматривая, как разгорался восток. Был он высокий, в старом черном чапане, спускавшемся ниже колен, в лаптях. А голова не покрыта. Седые кудлатые космы закрывали уши и шею; борода спускалась лопатой до пояса, и весь он был косматый, гривастый, белый, а в белых космах чернели глаза — словно два угля, воткнутые в снежный ком.

Возле кельи, за деревьями, кто-то шевелился.

— Это ты, Петруха? — крикнул Василий.

— Я, — ответил голос.

— Собирайся, сейчас зазвонют.