Человек и пустыня

Они пошли рядом. Виктор не чувствовал себя. Его ноги стали будто из соломы. Казалось чудом, что он идет. Ему было до невыносимости стыдно. Ему хотелось надвинуть на лицо фуражку, потому что казалось: все смотрят на него мельком, с улыбкой: «Попался, студентик?» Но она — женщина. Женщина — тайна, вот-вот можно разгадать… И все внутри у него напряглось до звона, до истомы.

— Вы студент? — спросила дама, чтобы заговорить. И в этом вопросе Виктор услышал нотки сожаления и нежности, будто дама хотела сказать: «Я тебя понимаю. Но ничего. Не смущайся!»

— Да.

И через момент сам спросил:

— Далеко?

— О нет! Вот сейчас, номер двенадцатый.

Они пошли быстрее. Волнение Виктора передавалось ей. Она вдруг перестала улыбаться фальшиво, раз и два посмотрела пристально и сказала тихо и значительно:

— Возьмите меня под руку.

Смущаясь, очень неумело Виктор просунул свою руку под ее. Прикосновение мягкой, гладкой материи, а главное, что рука была большая, мягкая, — или так показалось? — судорожными и плавными волнами покатилось по всем мускулам — от головы до ног.

Недалеко над воротами сверкал номер двенадцатый. Белые лучи фонаря отозвались судорогой в коленях Виктора.

«Сейчас!»

Она подошла к большой парадной двери, коричневой, протянула руку. Виктор с готовностью открыл дверь. За дверью стоял швейцар. Он снял фуражку, поклонился даме, мельком глянул на Виктора. Они молча пошли по лестнице. Виктор чуть отстал. Опять запах духов коснулся его лица и его сердца…

Поднялись на третий этаж.

— Здесь, — сказала она, останавливаясь у двери, на которой белела эмалированная доска: «Вильгельмина Мадер. Корсеты».

Свет фонаря падал сверху, и Виктор, весь трепетавший, увидел вблизи, вот совсем вблизи, ее тугие, полные щеки. Она молчала. Она позвонила второй раз. Виктор ничего не видел, кроме щек, ее рук, высокой груди.

Им отворила девочка. Она большими пристальными глазами взглянула на Виктора. Они поспешно прошли по коридору, где пахло духами и кофе.

— Анюта, лампу! — крикнула дама и ввела Виктора в темную комнату.

Запах духов, уже знакомых, здесь был сильнее. Виктор протянул руку в тьму, туда, где стояла она. Но в светлом четырехугольнике двери позади них мелькнула фигура девочки. Она куда-то скользнула здесь же, куда-то в темноту, зашуршала спичками. Загорелся огонь, и Виктор увидел тоненькие руки, державшие стекло, потом увидел очень серьезное лицо девочки с большими черными глазами. Стыдом и холодом повеяло на него: «Что я делаю?» Мысли поскакали вихрем. «Дерюшетта!»

Лампа засветилась. Виктор смущенно оглянулся. Дама смотрела строго.

— Раздевайтесь! — приказала она.

Девочка скользнула мимо, к двери, и опять посмотрела на него пристально.

— Раздевайтесь же! Вешайте ваше пальто сюда на вешалка.

Это «на вешалка» резануло Виктора. Он подумал: «Она не русская».

И в том, что она не русская, он увидел оправдание. «Никто не узнает».

Дама сняла уже шубу и теперь стояла возле, поправляя прическу. Она стояла боком к Виктору. Тугое платье стального цвета обтягивало ее — большую, как море. Она подняла руки, чтобы поправить волосы на затылке. Виктор увидел ее остро вздыбившуюся грудь, и судороги прошли по его телу.

— Мы будем пить чай? — тихо спросила она.

Он дерзко подошел к ней и сказал шепотом, требовательно:

— Пожалуйста, не надо!

— Но почему?

— Пожалуйста, не надо чая! — опять настойчивым шепотом проговорил он. Он побледнел. Глаза стали круглыми, как в испуге.

— О, какой нетерпеливый! — засмеялась дама и покачала головой укоризненно.

Он протянул к ней руки, дерзко обнял. Она отодвинулась.

— Нет, подождите! Я желала бы знать, есть у вас деньги.

Он вынул из кармана кошелек и отдал ей. Она подошла к лампе, открыла кошелек.

— О-о, какой вы щедрый!

…Полчаса спустя швейцар, стоявший все там же, у парадной двери, с удивлением посмотрел на студента, пробежавшего мимо него в полузастегнутой шинели, с глазами, дико блуждавшими.

Улица показалась Виктору новой, люди — новые, конки, фонари, дома — все новое. Зимнее небо наседало на землю. Фонари на мосту возле вокзала мрачно качались, и спусковые проволоки на них напоминали веревки.

«Не повеситься ли? Что я наделал! Вот тебе и Дерюшетта!»

Он вспомнил полузакрытые глаза дамы, ее рыхлое, как тесто, тело, ее словечки, которыми она его осыпала в то самое тайное, самое восхитительное и вместе страшное мгновение. Его душил стыд, гнев на себя, хотелось плакать от отчаяния, хотелось остановить любого прохожего и сказать ему обо всем:

— Вот смотрите, какой я подлец!

Виктор остановился на мосту, тоскливо смотрел вниз, на рельсы.

«Не броситься ли?»

Паровичок уже не ходил. Все кругом было пусто. Дул ветер. Фонари качались на столбах. Городовые тоскливо чернели на перекрестках. Всегда Виктор ходил: грудь бомбой, вся фигура — вызов. Теперь — поднял воротник, голову в плечи, словно испуганная черепаха, а глаза сонные, и лень в походке, и душа точно опрокинутый стакан, и ощущение нечистоты во всем теле.

«Вот тебе и Дерюшетта! Мечтать о прекраснейшей, а сам — к первой встречной, очертя голову. Тьфу! Толстая!»