Человек и пустыня

— По силе возможности говорите о свободе, где можно. Это будет иметь тоже свое дело. А еще как вы могли бы?

— Капитал? Если понадобится… Вы напишите мне, кому и сколько надо дать.

— Сейчас нужды в деньгах нет. Ежели будет нужда, не откажите.

— Хорошо, хорошо, всегда располагайте.

Почему-то Виктору Ивановичу вдруг стал тягостен разговор. Он торопливо оборвал его, пожал руку Токо, повел его назад в залу. Токо стал прощаться со всеми.

— Пиши нам больше! — наказал ему Иван Михайлович. — И про политику пиши. Не напрямки только, а так — вроде как про горох. «С горохом тихо», «с горохом устойчиво». Мы уже будем знать, про какой горох идет говор.

Токо ушел. Виктор Иванович сам проводил его до дверей. И когда вернулся в залу, Василий Севастьянович сердито поглядел на Ивана Михайловича.

— Не надо нам политика в дело пускать. Разве так можно?

— Будет, будет тебе, сват! Дело сделано. Доверенность дана. А теперь кто без политики? Твоя приемная дочь гляди-ка что говорит! Намедни я послушал — прямо волосы дыбом. Девчонка ведь, а гляди, о больших делах думает…

Василий Севастьянович поморщился, махнул рукой.

— Э, что там! Ну, старуха, пора ко дворам. Послушали умных людей — и будя.

— А ты, никак, обиделся? Будет тебе, сват!

Вбежали внучата — Ваня, Вася, Соня — прощаться. Сразу стало шумно. Василий Севастьянович схватил своего любимца, Васю, на руки, поднял кверху.

— А ты, Васюк, будешь у меня политиком?

— Буду! — запел Вася. — Буду!

Урожай в Поволжье в этом году был пестрый: местами вовсе плохо, местами изобилие. И надо было нащупать эти изобильные места, скупить хлеб. Иван Михайлович и Василий Севастьянович совещались от утра до вечера, кого куда послать, куда перевести деньги. Виктор Иванович помогал. На стене повесили карту — красными кругами отмечали уездные города и крупные села, где был урожай. Синим карандашом на кругах ставили крест, — значит, здесь есть агент «Торгового дома Андроновы и Зеленов», скупает.

А из Петербурга и Москвы уже шли заказы:

«Просим сто тысяч пшеницы хорошей натуры. Телеграфируйте цену».

Заказы подстегивали. Агенты заметались по всему Поволжью, «Торговый дом» пустил три четверти капиталов на скупку. Первый привоз был взят хорошо. И Симбирская губерния не отстала, хотя и боялся Василий Севастьянович, что Токо-токо, занятый политикой, упустит нужный момент.

А на всех хуторах — зеленовских и андроновских — шла молотьба. Молотили где как — всеми урядами. Там говорливо стучали молотилки и веялки, здесь вереницы лошадей бегали по кругу, а там ленивые волы таскали выграненные молотильные камни. Высокие хуторские амбары всклень наливались тучным хлебом, точно кадки в дождь водой. Бунты полнокровных мешков, переполненных пшеницей, складывались под сараями и на мостах — уже не хватало места в амбарах.

Осень надвигалась. День и ночь над степью — под низким серым небом — тянулись к югу стаи перелетной птицы, кричали тоскливо. И степь, прощаясь с ними, хмурилась, и лицо у ней становилось серым-серым.

Овраги и лиманы наливались водою, отрезали дорогу, не давали ни прохода, ни проезда, и в степи людская жизнь замирала. Лишь буйно пели ночами села и хутора, где теперь были сыть и отдых. Ночи были черные как сажа.

По черным непролазным дорогам черными ночами и серыми днями подходил батюшка Покров. Его ждали с радостью и нетерпением: «Батюшка Покров землю снегом покроет…»

И правда, вечерами уже замораживало, ветер дул с посвистом, облака неслись быстрее, и срывался первый снег. И ночью однажды взвыла метель, крутягом закрутился снег, укрывал холодную, сырую землю. Снег лег не сразу. Он таял, степь опять чернела, но неделя какая — и все кругом побелело.

По селам и хуторам еще ждали. Ждали, когда «придет Егорий с мостом», а за ним «Никола с гвоздем». Тогда вся белая степь будет как дорога — куда хочешь поезжай.

И тогда отовсюду — из сел и хуторов, деревень и колоний — по всем дорогам длинными-длинными лентами шли обозы к Балакову, к Покровску, к Баронску: везли новый хлеб.

На зимнего Николу в андроновском доме в Цветогорье служили торжественный молебен — в благодарность Николе за урожай и прибытки. Так уже велось из года в год.

К николину дню выяснилось, сколько где чего собрано: не только на своих землях, в своих краях, но и в целой стране и, гляди дальше, в целом мире. В конторе среди пачек писем и газет, что приходили каждый день, попадались письма на имя Виктора Андронова с пестрыми нерусскими марками.

Никольский молебен был всегда только свой, и никого посторонних на него не приглашали. Ныне — вот уже семь годов — прибавились Зеленовы.