Человек идет в гору

Директор завода резко затормозил автомобиль недалеко от самолета. Он был в синих брюках и зеленой саржевой гимнастерке, которая, казалось, стесняла его крепкую фигуру. Расстегнутый ворот белой русской рубашки открывал загорелую, сильную шею. Главный инженер шел рядом неторопливой походкой. Он всегда держал голову чуть набок, будто прислушивался к чему-то. Позади двигались члены комиссии по испытанию опытного самолета. Здесь были и военные представители. Директор пригласил всех сесть на траву.

— Обстановка для совещания несколько необычная, — добавил он, коротко усмехнувшись.

— Вот и хорошо! — отозвался Бирин. — Чем тверже сидеть, тем короче заседать.

Главный инженер дольше всех выбирал место, потом подстелил носовой платок и осторожно опустился на траву. Минуту спустя подъехал на своем газике секретарь парткома Гусев..

— В связи с тем, что некоторыми членами комиссии, — директор посмотрел на главного инженера, — высказаны подозрения, что самолет предрасположен к плоскому штопору, я решил перед началом испытания обменяться мнениями. Если подозрения обоснованы, то мы не можем рисковать ни жизнью, ни машиной. Необходимо будет найти конструктивное решение этого вопроса.

Затем взял слово главный инженер и начал туманно изъясняться, что, вследствие изменения габаритных размеров рулей высоты, горизонтальное оперение самолета оказалось в зоне затенения от вертикального оперения, то-есть обнаружился явный признак склонности к плоскому штопору. Кроме того, значительно изменена центровка самолета…

Речь его была усеяна техницизмами, как подсолнух семечками.

Николай защищался вяло: он был подавлен самой мыслью о возможности несчастья. Бирин снова окидывал расчетливым взглядом хвост самолета. «Руль глубины у него высокий… не может быть, чтобы самолет не выходил из плоского… Да его с таким рулем и не загонишь!..» — думал летчик, и все больше и больше нарастала в нем неприязнь к главному инженеру, к его самоуверенному, бархатному голосу, даже к его бородке «лопаткой».

— Расчет самолета не подтверждает этих опасений, — ответил, наконец, Николай, глядя немигающими глазами на главного инженера.

— Авиация — такая область техники, где точность эксперимента превышает точность теоретического расчета, — сказал Солнцев многозначительно. — Я думаю, что надо взвесить возражения на весах опыта. Для этого я разработал предложение, которое заключается в подвеске к килю специального парашюта. В штопорном положении летчик дергает за трос, соединенный с парашютом, и самолет выходит из штопора. Я предлагаю отложить испытания на время, необходимое для изготовления парашюта.

Лицо Николая горело темным румянцем. Он окинул Солнцева строгим, почти злобным взглядом и глуховатым, не своим голосом начал:

— Предложение главного инженера нельзя расценивать иначе, как глумление не только над аэродинамикой, но и над здравым смыслом…

Завязался напряженный технический спор. Бирин вполголоса сказал секретарю парткома:

— Парашютик, Федор Антонович, не столько рассчитан на выход из штопора, сколько на то, чтобы опорочить самолет с кабинами Бакшанова. Я, как летчик, протестую против подобного трюка!

Главный инженер запальчиво бросил, перебивая Николая:

— Немедленное испытание самолета… эт-то… по меньшей мере самоубийство! Да, да! Более того, самолет с полной загрузкой даже не взлетит!..

В лукавом прищуре глаз директора таилось пристальное внимание.

Бирин до сих пор считал неуместным ввязываться в сугубо научной спор инженеров, но, наконец, не выдержал:

— Гляжу я на вас, товарищ Солнцев, и диву даюсь: откуда у вас столько спокойствия, эдакой ученой неторопливости? Не оттого ли, что фронт от нас еще далеко и вы забыли, что идет смертная война с фашизмом?

— Не митингуйте, пожалуйста! — дал волю своему раздражению Солнцев. — В технике митинг как метод решения вопросов неуместен.

— Значит, техника сама по себе, а война — сама по себе? Так я вас понял?

Солнцев нервно передернул плечами.

— Удивительная манера у людей вмешиваться не в свое дело!

— Не в свое дело? — вспыхнул Бирин. — Если бы самолет был только Николая Петровича, — шут с ним, пусть бы Бакшанов барахтался с вами в паутине ученых споров. Но это наш самолет! Это мой самолет! — Тонкие губы главного инженера зазмеились в иронической улыбке. — Не улыбайтесь! Я кое-что понимаю в самолетах. Как старый летчик, я заявляю, что предложение о парашюте на киле — нелепо! Это все равно, что на лошадь надеть цилиндр.

Многие члены комиссии одобрительно засмеялись.

Директор дал слово секретарю парткома. Гусев пригладил свои кудрявые, чуть тронутые сединой волосы и, как всегда, начал негромко, но твердо:

— По-моему, прав Бакшанов, прав Бирин. Нам дорог сейчас каждый день. Подумайте, сколько раненых бойцов было бы спасено, двинь мы наши кабины на фронт?!