Человек ищет счастья

Костя молча установил мотоцикл на подножку, подошел к Лене, взял из ее рук хворостинку и несколько раз огрел мерина. Тот вздрогнул, лягнул и рванулся с места галопом. Жалобно заскрипели бидоны, а Лена чуть не вывалилась из телеги. Засмеялась:

— Дуралей, ты и есть! Прошляпишь девку, каяться будешь!

Костя невольно улыбнулся, погрозил Лене кулаком. Вернувшись к мотоциклу, он еще раз крутнул стартер, и мотор заработал. Надо было ехать на элеватор.

3

Костя любил быструю езду. Ветер бьет в лицо, свищет сурком. Мелькают осенние поля и березовые перелески. Желто-зеленая даль чиста. Мотоцикл мчится и мчится. Хочется еще прибавить скорость, чтобы почувствовать себя вольной, стремительной птицей. И мысли рождаются стремительные и беспокойные, даже сжимается сердце.

Настенька! Напрасно говорят, что Костя не замечает девушку, не видит ее привязанности. Он все видит и знает, но только другую любит Костя, другая не выходит из ума. Уходя в армию, думал, что не вернется в родное село. Отслужив положенный срок, устроился в городе, на заводе, встал у стайка. Там и познакомился с Люсей, чернобровой красивой девушкой. Уже ясно и радостно проглядывалась жизнь, мечтали получить квартиру и никогда не разлучаться. Но дрогнуло Костино сердце, когда услышал о великих переменах, начавшихся на селе, задумался, затосковал. Тогда-то и разошлись дороги с Люсей. Не захотела она ехать в село, осталась на заводе, Костя уехал один…

А мотоцикл мчится и мчится, рвутся и волнуют Костю мысли о девушке. Пыльная змейка ложится за мотоциклом. Костя надеется, что Люся приедет. Ему все же кажется: она приедет, она ж его любит. Он не может думать о ней по-другому, понять, что она совсем, совсем не такая.

…А мотоцикл летит и летит вперед. Славная девушка Настенька, только безобидная, тихая, работящая. Жалел, особенно когда брал ее в оборот Махров. Казалась она Косте школьницей, готовой провалиться сквозь землю, только бы не слышать оскорбительных председательских упреков. До глубины души ненавидел его Костя, не раз заступался за Настеньку, да и ругался с Махровым и по своим бригадирским делам. Но Махров, хорошо зная людей, всегда умел повернуть по-своему, часто ставил молодого бригадира в тупик. Косте было неловко за самого себя, неловко перед Настенькой, перед другими колхозниками за то, что он слабее председателя. Вот и сегодня Костя поехал на элеватор после бурного объяснения с Махровым. Костя считал, что не дело бригадира «проталкивать» забракованное зерно. Но поехал, не устоял.

Директор элеватора принял Костю сухо, но, после недолгой перебранки, согласился выделить двух человек на перелопачивание зерна. Костя обрадовался и этому. Когда Костя собрался в обратный путь, к нему подошел редактор районной газеты и попросил подбросить до колхоза «Красный Октябрь». Костя молча показал на дополнительное седло. Рогова Костя высадил у правления и, поколебавшись, спросил:

— Может вас, товарищ Рогов, до нашего колхоза подбросить? Давно не были.

Рогов улыбнулся:

— Не думаю, что Махров скучает.

— Вы Лоскутова правильно разделали, а про Махрова забыли.

— Каждому свое время. А что, Махров такой грешник непоправимый?

Костя безнадежно махнул рукой и, не ответив, умчался. Рогов задумчиво посмотрел ему вслед, свернул в боковую улочку и, минуя правление, направился на полевой стан.

До полевого стана было километров пять. Дорога вилась березовым лесом. Березы желтели. Воздух был напоен терпким запахом увядающих трав. Было тихо. Мысли Рогова разворачивались лениво. Сегодняшняя встреча с Лоскутовым оставила неприятный осадок. Обидно было то, что Лоскутов обманул его: ведь хорошо знал Рогов, что секретарь едет в «Южный Урал». Так бы и сказал: не возьму. Покривил душой. Только он уехал, подошел Иван Максимыч Сомов, председатель райисполкома. Он тронул Рогова за плечо испросил, имея в виду Лоскутова:

— Не взял?

— Не взял, понимаешь, — обескураженно отозвался редактор. — Сердится, наверно.

— М-да… Бывает, — произнес Сомов. Его кто-то окликнул, а Рогов так и не понял, чего, собственно, хотел он сказать этим «бывает».

На полевом стане Рогов застал мальчонку-водовоза, который из пепла костра выкатывал печеную картошку и, обжигая пальцы, совал в карман. Рядом с мальчонкой сидела заведующая клубом Валя Иванцова. Она обрадовалась Рогову, показала стенную газету.

— Посмотрите, Николай Иванович, — сказала Валя, подводя Рогова к столику со вкопанными в землю ножками. — Получилось что-нибудь?

Рогов окинул опытным взглядом квадратный лист бумаги с косыми наклейками заметок, с неуклюжими завитушками заголовков.

— Плохо, — сказал он.

— Так-таки и плохо? — обиделась Валя.

— Очень плохо.

Валя посмотрела на Рогова исподлобья. Ответ редактора ее обидел. В то же время она понимала, что сердиться глупо, если сама напросилась на критику. И еще — ей нравится этот скромный, умный человек. Валя улыбнулась:

— А вы не могли сказать иначе? Пощадить мое самолюбие? Трудилась, трудилась, а вы одним махом все зачеркнули.

— Вот и обиделись, — смутился Рогов.

— Нет, зачем же?

— Не обижайтесь, Валя. Я ведь, честное слово, сказал правду.